Страница 32 из 62
Мы, кошаки, конечно, не прочь подраться, выясняя наши территориальные и брачные споры. И новая информация, безусловно, позволяет делать это с минимальными потерями. Но лезть в разборки человеков, запросто швыряющихся вот этими кусачими и болючими импульсами, что попутно задевают не только цель, но и сидящих на траектории выстрела фелисапиенсов, мне не позволяет самый главный мой закон и инстинкт — самосохранения.
Так что я что лучше просто запомню это место и попозже забегу посмотреть, чем дело закончилось. Я тихо попятился и глянул на небо и пролетающую мимо стайку радостно щебечущих птичек.
Щебечут они. Радуются чему-то. Небось, сытые, вот и радуются. Я не то чтобы тоже захотел пощебетать. Но порадоваться сытости мне определенно не помешало бы. Сожранная голова жаборыба была мала и одинока, найти ей компанию помешала жадная торговка, чтоб ей пусто было. Да и во время последних наблюдений за брачными играми человеком мне столь интенсивно было «любопытно», что в результате не менее интенсивно стало «голодно».
Поэтому настала пора вернуться на маршрут тщательной инспекции тех мест, обитателей которых я решил допустить в круг своих почитателей и обожателей — пусть и не таких близких, как сестренка, но однозначно заслуживающих благосклонности, хотя бы за то, что в должной степени выражали восхищение моей великолепной особой.
Одним из таких пунктов на моей карте передвижений было милое заведение, в котором человекам давали пить и есть нечто сладкое. Не мой любимый вкус, надо сказать. От него жажда только усиливается всегда. Однако я уже давненько привык к необъяснимому стремлению человеков страдать самим и заставлять страдать окружающих, поэтому просто принимал это как данность. Зато сливки у местной хозяйки всегда были на высшем уровне.
Я подошел к знакомой двери и требовательно поскреб, а потом, для верности, еще и боднул головой. За дверью что-то всхрюкнуло, всхлипнуло, и дверной замок щелкнул, впуская меня внутрь.
— Ну привет, наглая морда! Ты как раз вовремя.
Владелицу самых вкусных в городе сливок зовут Тафна. И, судя по ее благоуханию, она отчаянно хочет завести котят от самца. Причем — нет, я никогда не пойму этих глупых человеков — тот самец хочет совершенно того же самого. А котят нет.
— Хочешь, я покажу твоему самцу, как надо брать тебя за шкирку, чтобы вам удобнее было? — с жалостью спросил я у человечки и степенно прошествовал к уже приготовленному прохладному угощению.
Зуб даю, она не поняла ни слова из сказанного мною. Лишь сидела, пошмыгивая покрасневшим носом, и рассматривала меня.
Ну, кстати, достойное занятие — недаром же говорят, что, глядя на прекрасное, сам становишься лучше.
Я специально тянул время, тщательно лакая подтаявшие сливки. Чем дольше эта грустная самочка посмотрит на меня, тем быстрее начнет улыбаться. А если я еще разрешу ей погладить себя… вот так… Я выгнул спину, почувствовав легкое, ставшее уже привычным, покалывание от ее прикосновений, и вытянул шею, прикрывая глаза от удовольствия — ох, как же хорошо, когда хоть немного сбрасываешь излишки этой неотфильтрованной энергии.
— Красавец, — поблагодарила одаренная моей милостью человечка. — Приходи вечером. У нас сегодня богачи — наверняка сливок из пирожных останется.
— Постараюсь, но обещать не могу. У меня Миля, хозяйство, мыши непуганные, — ответил я уже у самой двери. А когда скрылся за мусорными баками, она вдогонку крикнула:
— И подружку приводи!
В смысле? То есть просто объяснить им недостаточно? Надо показать?
Обычно после сливочек мне хочется спать. Желательно на солнышке. На рынке вздремнуть не дали, рядом с местом странного происшествия было неуютно, а в этом районе для богачей все как-то слишком пафосно. Поэтому я, подумав с минуту, решил прогуляться до одной таверны, где можно было и прикорнуть на сеновале, да и перехватить в общем зале пару кусочков вкусной дикой утятины.
Не дошел я буквально пару кварталов, чуть не споткнувшись на металлическом заборе о материализовавшийся на моем пути аромат. Тот же самый.
И я решительно развернулся в сторону источника дурного запаха.
Верные лапы, направляемые носом, принесли меня к заведению, не представляющему из себя ничего интересно. Ну, по крайней мере для меня — всего навсего кузня какая-то. Поживиться здесь было нечем, ибо обитающий тут человек совершенно безответственно возомнил, что кормить он должен только своего серого бестолкового прихвостня. Да и кормил так, что… Пф! Подумаешь, молоко с хлебом. Да я только что лакомился такими жирными сливками, мне твое пустое молоко что вода!
А вот вода бы сейчас как раз не помешала.
Потому что в этом помещении было жарко.
Нет. Не так.
Рядом с человеком, что играючи грохотал здоровой холодной железякой по маленьким горячим железякам, царило просто адское ПЕКЛО. В воздухе стоял специфический терпкий аромат неживого металла, угольной золы и ядреного человеческого пота.
Скривившись от брезгливости — вот почему, почему человеческие самки не учат своих котят с младых когтей вылизываться? — я прокрался по потолочной балке, аккуратно переступая тяжелые металлические звенья цепей, на которых были закреплены непонятные для меня громоздкие штуковины, в направлении источника мерзкого запашка. И дошел. Почти дошел. Потому что дрянная вещица, смердящая, как больная крыса, и окруженная мутным маревом, лежала аккурат подо мной — на невысоком металлическом столике. По хорошему, с ней бы поступить так же, как я утром сделал с теми погаными штуками, что Милька притащила домой. Но для этого же надо подкрасться поближе.
Спрыгнуть?
Опасно. Там огонь рядом и мужик этот снует туда-сюда. А его серый лодырь растянулся на пороге и даже ухом не ведет. Он что, даже не заметил меня?!
Болван!
Еще и одноглазый.
В этот момент мужик потянул какой-то рычаг, и мне пришлось попятиться, потому что цепь рядом со мной заскрежетала и начала проворачиваться на балке.
А, ну и славненько. Значит, можно использовать ее примерно как те штуки, которыми глупые человеки разносят мой запах по городу.
И плевать на этого серого дуралея. Раз он так беспечно относится к священным для любого фелисапиенса границам, значит, эта территория по праву сильнейшего должна быть помечена моей меткой. Вот так.
Я задрал хвост и обильно оросил проскрежетавшую цепь.
Уже выбравшись на крышу, услышал злобный вопль:
— Ах ты ж наглая серая морда! Я тебя, значит, кормлю, а ты мне тут гадить надумал в кузне? Вот я ужо тебя!
Ха!