Оставаясь в меньшинстве

Так что рос я в блаженном неведении относительно сталинского режима, масштабов репрессий и архипелага ГУЛАГ. Тем более дома у нас на такие темы практически не говорили. Оба деда — свидетели той эпохи — были коммунистами и полагали, что подобные вопросы с их внуком, пионером-комсомольцем, обсуждать не стоит. После высылки А И. Солженицына из СССР в феврале 1974 года всем было понятно, что тема эта достаточно опасная.

В студенческие годы мне иногда попадался самиздат[122] и тамиздат[123]. В частности, я запомнил карманную книжку «Мастера и Маргариты», изданную на тонкой, но крепкой бумаге эмигрантским издательством «Посев».

Но, в принципе, историей я не особо интересовался, и «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына[124] прочитал уже в эпоху гласности и перестройки. Тогда буквально в течение трех-четырех лет на нас обрушились воспоминания, романы и исторические исследования, посвященные сталинской эпохе. Помимо упомянутой мною «Жизни и судьбы» Василия Гроссмана я прочитал «Детей Арбата» Анатолия Рыбакова[125], «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург[126], «Большой террор» Роберта Конквеста[127]. Конечно, некоторые смельчаки и раньше читали эти книги, изданные на Западе, но для подавляющего большинства, включая и меня, правда о сталинском режиме, масштаб репрессий стали настоящим открытием и потрясением.

Именно тогда слово «Сталин» стало для меня одним из самых ненавистных, олицетворяющих то, с чем я борюсь всю мою жизнь.

В 90-х годах казалось, что историческая справедливость восторжествовала. На Лубянской площади[128] был установлен Соловецкий камень — памятник жертвам сталинских репрессий в СССР, в школьные учебники истории были внесены главы о сталинском режиме и Большом терроре, в программу по русской литературе включили «Архипелаг ГУЛАГ», по всей России стали создавать музеи и мемориалы в честь жертв репрессий.

Казалось, мы выбросили из нашей жизни Сталина, как это было показано в фильме Тенгиза Абуладзе «Покаяние», в котором сын диктатора, потрясенный преступлениями своего отца, выкапывает его труп и сбрасывает со скалы.

Но с какого-то момента в новой демократической России «отец всех народов» начал оживать и все меньше походить на политический труп. В начале 90-х его портреты начали носить коммунисты, потом к ним присоединились национал-большевики, а затем его образ стал завоевывать сердца миллионов. С приходом Путина к власти этот процесс только усилился.

В 2008 году телеканал «Россия» решил провести среди зрителей конкурс «Имя России», чтобы определить исторического деятеля, пользующегося наибольшим авторитетом и любовью среди россиян. В первом туре зрительского голосования первое место занял Иосиф Сталин (156 тыс. голосов), второе и третье места разделили Владимир Высоцкий и Владимир Ленин (128 и 90 тысяч голосов соответственно).

Очевидно, эти результаты ужаснули организаторов, и они под предлогом «хакерских атак» отменили результаты и провели новые туры, в результате которых на первом месте оказался Петр Столыпин[129].

Все последующие годы популярность Сталина в России только возрастала. В апреле 2019 года Аналитический центр Юрия Левады опубликовал результаты социологического исследования об отношении россиян к Иосифу Виссарионовичу. Выяснилось, что роль Иосифа Сталина в жизни страны положительно оценивают в общей сложности семьдесят процентов россиян и что данный показатель — максимальный за все годы исследований.

При этом доля людей, которые разделяют мое отношение к этому персонажу, едва достигла девятнадцати процентов, причем из них четырнадцать процентов относятся к Сталину «скорее отрицательно», а пять процентов — резко отрицательно.

Многие политические комментаторы при этом утверждают, что люди, выражающие свои симпатии к Сталину, имеют в виду не истинный облик этого тирана, а некий символ справедливости, образ борца против коррупции — всего, чего им так не хватает в нынешней власти. Но мне кажется, что эти цифры, увы, свидетельствуют о готовности большинства передать свою свободу и свою ответственность в руки одного человека. В любом случае эти цифры отражают рост авторитарных и репрессивных тенденций в обществе. И неудивительно, что процент новообращенных «сталинистов» четко коррелирует с процентом поддержки Путина.

А власти уже давно уловили это настроение россиян. И даже готовы его поддерживать, поощрять и лелеять. Пока еще Сталина в мавзолей не вернули, но памятники возводят, создание Сталин-центра обсуждается абсолютно серьезно, сталинскую трактовку истории возвращают с триумфом, да еще и принимают новые законы об «охране исторической памяти». Естественно, при таком подходе раскрытие исторической правды конца 80-х — начала 90-х годов объявляется ошибкой. В частности, осуждается решение Съезда народных депутатов, который еще в 1989 году осудил факт подписания «секретного дополнительного протокола» от 23 августа 1939 года и других секретных договоренностей с Германией. То же касается и истории с расстрелом польских офицеров в Катыни, которую пытается пересмотреть Военноисторическое общество России.

Иногда мне кажется, что Россия кружится в какой-то дурной бесконечности…

Конечно, там еще остались честные люди, которые пытаются противостоять потоку лжи и фальсификаций, — например, общество «Мемориал», «Вольное историческое общество». Но власти навешивают на них ярлыки «иностранных агентов», проводят бесконечные проверки и всячески ограничивают их деятельность.

Я впервые услышал о «Мемориале» в начале 90-х годов. Мы не сотрудничали, но я ходил на их выставки, читал публикации, был знаком со многими правозащитниками, входившими в совет общества, — Людмилой Алексеевой, Львом Пономаревым, Сергеем Ковалевым.

А вот с одним из основателей «Мемориала» и председателем его правления Арсением Борисовичем Рогинским я познакомился уже в Израиле при трагических обстоятельствах.

В конце 2016 года мне позвонила депутат немецкого бундестага Марилуизе Бек, с которой я был знаком по ее борьбе за освобождение Ходорковского, и попросила помочь с организацией лечения Арсения Рогинского в Израиле. К сожалению, у него было очень тяжелое онкологическое заболевание, и первое время после приезда в Израиль он практически не мог ни с кем разговаривать. Но врачи сделали все, чтобы улучшить его состояние, так что вскоре мы с ним начали общаться и подружились.

Арсений Борисович произвел на меня колоссальное впечатление. Он был очень талантливым человеком и, не сомневаюсь, мог бы сделать блестящую академическую карьеру. Но он сознательно совершил свой выбор, отказавшись от жизни кабинетного ученого и посвятив себя миссии народного просвещения. Он являл собой пример профессионального историка и филолога, но прежде всего это был гражданин России, воспринимавший ее историю и историческую трагедию как свою личную.

Он тяжело переживал возрождение сталинизма в России, но это лишь укрепляло его стремление сохранить «Мемориал» как просветительскую организацию. Он не хотел превращать его в некую политическую оппозиционную структуру, противостоящую режиму, и старался вести диалог с властями. Увы, с тех пор давление властей на «Мемориал» только усилилось. С их точки зрения, любой человек и любая организация, которые позволяют себе иметь собственное мнение, расходящееся с официальными установками, становятся опасной оппозицией.

Мы с Арсением Борисовичем много говорили о работе «Мемориала», о проблемах, с которыми обществу приходилось постоянно сталкиваться в последние годы. Меня впечатлил подход Рогинского к отражению периода репрессий в СССР. Для него было важно не только оперировать огромными числами жертв сталинского режима, но и показать судьбу каждого человека, личную трагедию каждого узника ГУЛАГа, его родных и близких. Хотя статистику он знал и чувствовал, как никто другой.

Надо сказать, что за этот последний год своей жизни в Израиле изменился и сам Арсений Борисович. Он принадлежал к тем людям, которых я называю «русский интеллигент еврейской национальности». Конечно же, Рогинский никогда не скрывал, что он еврей. В фильме «Право на память» он вспоминает, как, входя в первый раз в тюремную камеру, тут же объявил ее сидельцам: «Я — еврей». Но при этом как человек, погруженный в русскую историю, в русскую культуру, он не особенно интересовался своими еврейскими корнями. Это было на периферии его мировосприятия. Мне кажется, что пребывание в Израиле — поездка в Иерусалим, встречи с израильскими друзьями — изменило его самоощущение, наполнило его новым содержанием и он почувствовал свою связь с землей Израиля и еврейским народом.