Оставаясь в меньшинстве

Я был одним из первых в Москве, кто организовал кооператив: при Центре НТТМ возник кооператив вычислительной техники и программирования «Нигма». Вначале хотел назвать его «Сигма», но выяснил, что фирма под таким названием уже зарегистрирована в Москве, поэтому я взял букву «Н» из своей фамилии и получил поэтичное слово «Нигма».

Позже, в 1989 году, на базе Центра НТТМ и кооператива «Нигма» мы создали объединение МЕНАТЕП (Межотраслевые научно-технические программы), с которым были готовы сотрудничать государственные институты, не имевшие права покупать вычислительную технику за границей. Сотрудничество с нами помогало им обходить этот барьер. У них было более чем достаточно безналичных денег, и мы сосредоточились на поставке им компьютерных комплексов и программного обеспечения, став пионерами в этой области, хотя вскоре в Москве появились и другие фирмы, следовавшие по нашему пути.

Скоро наши доходы стали исчисляться уже десятками, а то и сотнями тысяч рублей в месяц. Инфляционный механизм еще не запустился, это были настоящие деньги. Именно тогда, в конце 1988 года, я впервые почувствовал себя богатым человеком.

Самое важное ощущение, которое пришло вместе с богатством, — я свободен! Я все могу. Я не должен унижаться, чтобы добыть бананы или палку сырокопченой колбасы. Я не должен стоять в очередях за детским питанием или туалетной бумагой. Я могу купить за деньги, которые заработал, все, что хочу! Тем более что в 1988 году в Москве стали открываться первые кооперативные рестораны, кооперативные магазины, из-за границы стали привозить самые разные товары. Для нас это был прорыв в новую жизнь.

Роль и место еды в жизни советского человека всегда были определяющими. Но по-настоящему я до этого никогда не пробовал изысканных ресторанных блюд. Я не знал в жизни ничего вкуснее эскалопа и жареной картошки с луком и грибами. Самыми желанными лакомствами моего детства были салат из редиски со сметаной, полукопченая колбаса и черный хлеб.

И тут вдруг на нас обрушилось изобилие меню и кухонь. Многие блюда еще год назад можно было представить себе лишь на столах самых высокопоставленных начальников. Про другие мы либо читали в книгах русских классиков, либо видели их в кино про «старую жизнь». А теперь мы сами ходили в очень хорошие рестораны! Позволить себе такое могли разве что бандиты и кооператоры. Бандиты, как правило, еще и шумели, а мы тихо, «культурно» обедали.

Позже я полюбил ходить в ресторан «Метрополь», который открылся в 1991 году после многолетней реставрации. Я часто обедал в этом историческом заведении, славящемся своей русской кухней. В результате потолстел, раздался почти в два раза. Это, пожалуй, самое негативное последствие быстрого роста благосостояния.

Вскоре мы с Ходорковским решили улучшить наши жилищные условия и арендовали небольшой двухэтажный деревянный дом в правительственном поселке на Успенке (Рублево-Успенское шоссе). Место закрытое, престижное, но жилье достаточно скромное. Ходорковские жили на первом этаже, а я с семьей на втором. И на природе, и до работы недалеко.

А в 1988 году я получил водительские права и осуществил мечту каждого советского человека — приобрел автомобиль!

Первая машина была «Лада-2108» цвета «Валентина» (синий металлик). За ней я специально поехал в Воронеж, где местный передовой рабочий, получивший ее в порядке очереди (в СССР надо было ждать годами, чтобы купить машину), с радостью уступил ее мне за две цены. Из Воронежа я возвращался в Москву уже на новом авто. Впрочем, «восьмерка» продержалась недолго: я начал часто менять машины, а в 1990 году купил первую заграничную — «Опель Корса».

Это был маленький четырехдверный автомобиль шоколадного цвета, оснащенный автоматической коробкой передач и гидроусилителем руля, что по сравнению с советской машиной делало его просто чудом. Садишься — он сразу заводится и едет! Хотя к тому времени мой «Опель» пробегал уже двенадцать лет, тогда я впервые почувствовал, какое же это удовольствие — ездить на хорошей машине.

Но самое главное — после многих лет поездок в переполненном общественном транспорте машина давала ощущение независимости и свободы. Забитые людьми вагоны метро, троллейбусы, автобусы, трамваи унижают достоинство человека. Такси для меня — тоже не то. А на машине весь мир для тебя. Тогда в Москве проблем с парковкой не было никаких. У любого бордюра кинул и пошел. Отказаться от личного автомобиля стало уже невозможно.

А вообще после того, как у меня появились настоящие деньги, для первичного удовлетворения моих потребностей понадобилось несколько месяцев. Еда, одежда, квартиры, машины — список желаний закончился довольно быстро. И стало ясно, что больше денег для себя не нужно. Впрочем, у меня не было никогда потребительского ража. Я всегда недоумевал: ведь всего же хватает, все есть, ну что еще? Чего я действительно хочу от жизни? Чем дальше, тем больше — не моя формула. Пусть другие накапливают больше, больше, больше, пусть живут «роскошной жизнью». Если мое состояние позволяет мне пойти, поехать, посмотреть, купить, что я хочу, и слетать на выходные в Париж — все, вопрос решен.

Кстати, о Париже. Своя машина давала возможность путешествовать за границу. У нас сложилась компания туристов, которая ездила через Польшу и Словакию в Венгрию и Югославию. Свободный выезд за границу уже сам по себе казался тогда фантастикой! Раньше для этого приходилось получать разрешение от начальства — административного, партийного, профсоюзного, заполнять кучу анкет…

Анкеты — особая тема для каждого советского еврея. В Советском Союзе очень любили анкетирование. Устраиваешься ли ты на работу, поступаешь ли в школу, претендуешь ли на какую-либо должность или просто в санаторий отправляешься — бери бланк и заполняй.

Были анкеты простые и сложные, были анкеты-автобиографии — этакие странички в линеечку. И в каждой обязательно был каверзный вопрос: «Есть ли у вас родственники за границей?» Тут-то я задумывался над бумажкой в тихом ужасе. Ведь я — еврей, значит, вполне вероятно, у меня родственники за границей есть! Но как благовоспитанный советский гражданин я честно писал: «Родственников за границей нет». Нет! Пишу и сам думаю: а может, я вру? Может, они на самом деле есть, но я просто этого не знаю? И мне было так неудобно врать и даже предполагать, что я мог соврать!..

Когда возникал следующий вопрос: «Были ли у вас родственники на оккупированных территориях?» — мой мозг закипал от двусмысленности ситуации. Еще мало зная тогда о Холокосте, я понимал, что на оккупированных территориях могли быть мои родственники, которые, например, там и погибли. От бабушки с дедушкой урывками я что-то такое слышал. Но всегда писал: «Родственников на оккупированной территории не было». Писал и думал: «Я, наверное, вру — но я же не знаю! А если узнают, что мне будет за это? Вдруг у меня были родственники на оккупированных территориях?»

А потом вдруг стало можно без всяких анкет с одним только загранпаспортом сесть в машину и поехать, скажем, в Загреб, а уже оттуда, переночевав в отеле, за четыре часа можно добраться до прекрасного города Риека на Адриатическом море. После Москвы в Хорватии шокировали чистота, доброжелательность людей, улыбки. И все было вкусное. Я пребывал в другом мире и не хотел возвращаться домой. Но возвращаться было надо. Мы искренне верили, что строим новую жизнь и что рано или поздно в Союзе станет, как на Западе. Мы мечтали о том, чтобы СССР стал такой же цивилизованной страной.

Глава 8.

Марш энтузиастов

В своих мечтах мы были не одиноки. В те годы в СМИ начали выходить в большом количестве статьи экономистов и социологов, которые объясняли, что для построения нового общества, где не будет никакого дефицита, надо сломать «командно-административную систему», которая была основой экономики в СССР, и разрешить частную предпринимательскую деятельность. Статьи эти были популярны не менее исторических материалов о преступлениях сталинизма или печатавшихся на страницах журналов еще недавно запрещенные произведения Солженицына[35], Шаламова[36], Аксенова[37]…