Выжить в Антарктиде

Молодежь среди нас превалировала: я, Сережа Белоусовский и  Джангар Маштаков только-только окончили институт. П. С. Русин  и В.В. Моренов – герои войны, но им нет еще и тридцати. Самому старшему из нас сорок шесть, это руководитель группы геофизиков Соворотов А. П, который, как и его коллеги, целыми днями пропадает в пещере наверху.

О загадочной пещере тут все говорят с придыханием, она довлеет над всем происходящим. Что бы ни случалось на станции Надежда, все связывается с ней. Но в то же время, никто ничего толком сказать мне о ней не мог или не хотел. Пещера – это тайна, которую все оберегали. Если бы я был не аэрологом, а физиком, то и сам имел бы допуск в святая святых. Но увы, я должен делать вид, что главная тайна меня не касается и не интересует, хотя полностью избавиться от жгучего любопытства мне, разумеется, не удается. Пещера волнует меня.

*

Среда, 18 января 1950 года

В этот день мне удалось впервые издали увидеть Пещеру в бинокль. Я намеренно пишу слово «Пещера» с большой буквы, потому что окружающие, как мне кажется, произносят его с особой интонацией, как имя собственное.

Мы с Сережей поднимались в горы, на перевал Шаповалова, чтобы зафиксировать изменения, происходящие в атмосфере и сравнить их с аналогичными за истекший период. Прохор Сергеевич Русин считал, что аномально теплое лето, выпавшее в этом году, связано с активностью наших физиков, которую они осуществляли в Пещере, но это, скорей всего, было частью векового цикла. Именно последнюю точку зрения я и отстаивал.

Мы запустили зонд и стали наблюдать за ним. С перевала, с той точки, где мы стояли, открывался замечательный вид на долину, станцию и противоположные склоны. Сначала я наблюдал за строителями, которые готовились сооружать еще один домик из тех стройматериалов, что привез наш самолет.

Рабочие – их было около двадцати человек – жили не с нами, а в палатках, которые они поставили неподалеку от Надежды, по ту сторону горячего ключа, бившего из скалы. Кто-то из наших предшественников придумал сконструировать сложную систему, чтобы подавать по трубам воду прямо в бак на крыше баньки и так же по трубам отводить обратно ее излишек туда, где возле ключа имелся естественный слив, отчего вода не застаивалась, а уходила из выбитого за века бассейна под землю. Работы над акведуком так и не были до конца завершены, и еще вчера я слышал, как начальник стройки и Сарматов совещались, размышляя, что пора бы довести задумку до ума. Однако опять нашлась более важная работа. Судя по кипучей деятельности на стройке, часть рабочих трудилась на строительстве очередного домика, а несколько человек с лопатами пытались прорыть каналы для спуска воды, залившей взлетную полосу.

Когда я перевел бинокль на небольшую площадку, нависающую над нашей станцией в виде небольшого козырька, то увидел цепочку людей, которые поднимались вверх. Это были физики, которые в сопровождении трех военных шли в Пещеру. Военные тоже жили возле станции в палатках, как и рабочие. Но их было гораздо меньше. Они охраняли Пещеру, лабораторию и склады, хотя мне лично казалось это странным: нападения врагов в этой огороженной долине трудно было ожидать.

Проследив за отрядом, я наконец-то разглядел саму Пещеру. Она представляла собой огромное отверстие в виде арки, в которую мог спокойно бы въехать грузовик – если бы в Пещеру вела хоть какая-то дорога. Но нет, она выходила прямо на отвесный склон на уровне примерно 800 метров над долиной. Очевидно, что раньше попасть в нее можно было только имея альпинистскую подготовку. Дорога от площадки-козырька обрывалась, не достигая Пещеры метров на двести. Но позже возле входа был сооружен крепкий дощатый настил, и теперь ученых поднимали в специальном подъемнике с помощью электрической лебедки. Этот лифт обслуживали военные: они подсобляли ученым, когда они забирались в корзину, они же запускали механизм подъемника и выпускали людей в Пещеру. Всего лифт обслуживало четыре человека.

Мне было очень любопытно узнать, чем же занимаются люди в Пещере. Но когда я спросил Сережу, не слышал ли он что-нибудь по этому поводу, тот ответил, что Пещера это не наше дело.

*

Суббота, 21 января 1950 года

После обеда Соворотов, который негласно командует на станции всем, хотя официально главным назначен полковник Сарматов, разрешил устроить ученым выходной. У одного из физиков, румяного крепыша Раевского Миши, был день рождения. По этому поводу в кают-компании был накрыт богатый стол, звучали песни под гитару и царила непринужденная атмосфера. Сарматов даже выдал нам бутылку коньяка, что для семнадцати человек являлось каплей в море, но сильно подняло настроение самим фактом.

Мише исполнилось тридцать лет – красивая дата. За плечами у него было детство в небольшой деревеньке неподалеку от Тобола, учеба в Горном институте, бывшем Ирполприне[3], работа на Крайнем Севере в годы войны, когда нашей стране требовались научные разработки для военной промышленности и всемерная помощь фронту.

Сарматов, произнося поздравительный тост, подчеркнул, какой Миша молодец и каким важным делом на благо страны он теперь занят.

– Мы гордимся, что сегодня, на самом передовом рубеже нашей родины с нами плечом к плечу находится такой талантливый, увлеченный и самоотверженный человек, как Михаил Раевский, – сказал полковник. – Благодаря его работе наша страна больше никогда не рухнет в пучину опустошительной войны. То, что Миша делает, что мы все делаем в Антарктиде, все наши открытия помогут сохранять стабильность, гармонию, процветание и мир во всем мире.

Я, признаться, по-белому позавидовал Мишиной работе. Его деятельность и научные наработки, полученные при изучении феномена Пещеры, действительно были важны – куда важней моей скромной работы по метеорологии. Об этом я сказал Раевскому перед сном, думая, что похвала придется ему по вкусу. Но Миша пристыдил меня. Он возразил, что и моя работа очень важна для будущих поколений.

– Профессия аэролога самая правильная и романтичная, – сказал он, – климатические особенности оазиса Драконий Зуб могут быть связаны с содержимым Пещеры, а могут быть независимы от него. И тебе предстоит это понять и выяснить. И я уж не говорю о том, что пришедшие вслед за нами полярники будут благодарны тебе за подробные прогнозы и грамотные метеокарты. СССР только начинает исследовать этот необъятный континент, и любая, даже малая крупица информации полезна для всеобщей копилки знаний.

Я не мог согласиться, что профессия аэролога самая романтичная, быть физиком все равно казалось мне почетнее и интереснее. Но в том, что мы все делаем одно общее дело, я был согласен. Все профессии важны, и не стоит принижать значение ни одной из них.

*

Вторник, 24 января 1950 года

Нам сказали, что к вечеру ждут первый самолет с побережья, который попытается сесть на очищенную полосу. Скорей всего, это будет Ли-2. Полоса все еще местами вязкая, но Сарматов считает, что для самолета это не явится препятствием. От нас с Сергеем требуется дать точный прогноз по направлению и силе ветра, температуре и тд. Сережа с шести утра обрабатывает полученные цифры и составляет таблицы, а я в одиночку отправился собирать последние данные.

Только кажется, что погода в оазисе стабильна и не подвержена критическим изменениям. Вообще-то погода действительно никогда не бывает постоянной, это факт, но ее изменения закономерны – сложные, но вполне вычисляемые. Простому человеку представляется, что гроза способна налететь в одну минуту, словно из ниоткуда, но на самом деле это не так. Образованию грозовых облаков предшествует сложный процесс.

В воздухе всегда содержится некоторое количество водяного пара, который образуется в результате испарений. В оазисе из-за относительно высоких летних температур и отсутствия атмосферной инверсии[4] процесс идет более интенсивно, но все же воды испаряется не так много, чтобы породить кучевые и тем более грозовые облака. Максимум, что мы должны были наблюдать – это размазанная дымка или строго ограниченные по размерам перистые облачка. Тем более, что у земли в оазисе воздух прогревается сильно, но с высотой температура падает стремительно. А чем холоднее воздух, тем меньше влаги он способен удержать. При наступлении точки росы, когда относительная влажность приближается к 100%, вода из газообразного состояния переходит в жидкое и выпадает в виде осадков. Максимум осадков из-за господствующей над Драконьим Зубом розы ветров выпадает за его пределами по ту сторону горной цепи в виде снега и оседает в виде льда на самых высоких пиках. Гроз над оазисом не зафиксировано и наращивание грозового шторма из-за вышеизложенных условий не представляется возможным.