Выжить в Антарктиде

На свадьбе Дюмон ощущал себя никому ненужным и откровенно скучал. Он все чаще жалел, что позволил себя уговорить, пошел на поводу у красивой женщины, вместо того, чтобы сразу поставить вопрос ребром: деньги в обмен на товар. Не удивительно, что спутники на борту «Души океана» запомнили Жака угрюмым и вечно недовольным субъектом, который лезет в драку, много пьет в баре и ни хрена не понимает, когда с ним пытаются заговорить. Кроме своего родного французского, Жак другими языками не владел, по-английски изъяснялся через пень-колоду, и потому в разноязыкой толпе ощущал себя прескверно.

– Зато ни с кем за моей спиной не сможешь договориться, – как-то пошутил Доберкур, навязанный ему в секретари.

С Доберкуром, впрочем, договориться тоже не получилось. Жак изложил ему свои условия, которые, по его мнению, были скромны и незатейливы: он им все бумажное барахло, а они ему деньжат на безбедную старость. Однако корабль плыл, день сменялся новым днем, а сделка все никак не могла состояться. Дюмону пришлось распрощаться с идеей провести в тепле пятизвёздочного отеля трое суток и добираться с пересадками в оазис ради совершенно ненужной ему древней турбины. Патрисия могла бы оставить его в покое, ведь он выполнял все ее просьбы, так отчего бы ей ни выполнить в ответном жесте всего одну? Не захотела.

Оазис на первый взгляд показался Жаку не таким страшным, как он ожидал. В этой голой и унылой долине не было льда, горы отражались в мелких озерах, и небо было ясным, как на южном побережье Франции. Но потом начался форменный кошмар: землетрясения, обвалы, взрывы, пыль, крики... Стемнело так сильно, что создалось впечатление, будто кто-то украл солнце, и настроение теплолюбивого француза упало ниже плинтуса.

В обесточенном и жутко холодном вертолете, да еще лежащем на боку, Жак испытывал приступы клаустрофобии. Он забился в угол, завернулся в спальник и пытался медитировать, представляя золотой пляж и пальмы Лазурного Берега, где никогда, впрочем, до этого не был. Несколько раз он проваливался в тягостный сон, но то и дело просыпался от холодящих кровь завываний, идущих снаружи. Ему казалось, что все мертвецы собрались подле их несчастного вертолета и раскачивают его, стучат в гулкие бока и рыдают, ругаются, воют. В то, что это всего лишь ветер, верить не получалось.

Жаку хотелось напиться – до поросячьего визга, чтобы не сойти с ума. Но в вертолете спиртного не было (проклятый сухой закон всех научных экспедиций!), оно было в лазарете, а туда требовалось еще добраться – в кромешной тьме, в окружении призраков, проглядывающих сквозь снежные потоки, льющиеся с черного неба. Да и Грач может сделать вид, будто не понимает, чего надо Дюмону. Слово «водка», конечно, звучит одинаково на всех языках, но Грач вредный и злой, не факт, что не пожалеет запасов, которые остался сторожить в своей хлипкой палатке.

Жак представил, каково Грачу сейчас в шатающейся под натиском бури палатке, и немного позлорадствовал. Но всплеска хорошего настроения ему хватило ненадолго. В конце концов, все они в одинаковом положении, у черта в заднице. Вот только у Грача под боком алкогольная палочка-выручалочка, а у него нет ничего.

Новый день не принес новизны: снаружи бесновался все тот же ледяной ад, солнце покинуло их навеки, а о том, чтобы развести костер внутри вертолета или хотя бы согреть пищу на маленькой плитке, не было и речи. Путешественникам пришлось довольствоваться сухомяткой при свете слабеющих фонарей и ходить на шаткий биотуалет, вбитый в угол тесного закутка. Пока Жак на него прилаживался, раз десять едва не перевернулся вместе со всем его вонючим содержимым.

Проснувшиеся товарищи по несчастью тихо переговаривались и подбадривали друг друга, но Дюмон был лишен этого удовольствия. Патрисия попыталась включить ноутбук, а когда не вышло, раздобыла где-то блокнот и ручку и погрузилась в работу, а Доберкур легко променял Жака на смазливого актера, с которым засел в пилотской кабине, делая вид будто чинит рацию.

Спать у Жака тоже не получалось: усталость была дикая, но возбужденный мозг мешал впасть даже в подобие забытья. Приходилось тупо пялиться в иллюминатор и с помощью воображения угадывать в завихрениях летящего снега голодных драконов и зомби с горящими красными глазами.

Когда буря пошла на спад, а небо начало светлеть, Дюмон был первым, кто это заметил. Он добрался до Патрисии и, поскольку та не отреагировала, погруженная в расчеты, легонько потряс ее за плечо.

– У нас радость: ветер утих, – сказал он ей.

– Да-да, – Пат рассеянно взглянула в иллюминатор.

– Когда нормально рассветет? Я больше не могу без солнечного света.

– Скоро.

– Даже снег в этой дьявольской Антарктиде черный! – Жак, по привычке  продолжая беззлобно ворчать, направился по салону к выходу. Несмотря на внешнее недовольство, внутри он все же преисполнился надежды, что испытания скоро закончатся и все пойдет своим чередом.

Патрисия, отложив блокнот, настигла его у самого люка.

– Пока не следует выходить, – сказала она, – останься, здесь теплее, чем снаружи.

– А ты? – он подозрительно оглядел ее.

– Я прогуляюсь и оценю обстановку. Не волнуйся, шторм закончился, а через пару часов, думаю, снег начнет таять.

Дюмон пропустил ее наружу, а сам прильнул к иллюминатору на дверце. Патрисия побродила немного, зябко пряча руки в карманах, а потом вдруг вскинула голову вверх, попятилась и упала. Жак пригнулся, поерзал и так и эдак в попытке увидеть то, что ее напугало. Он не был уверен, что действительно хочет это знать, но любопытство перевешивало. Оглянувшись на остальных, он перешел к другому окну, потом к третьему и наконец разглядел небольшой кусочек неба, полыхающего странными фиолетовыми потеками. Это не было похоже на молнии, скорей – на круги по воде, бегущие от брошенного в пруд камня.

За его спиной поднялся русский историк Белоконев и что-то с энтузиазмом предложил, в ответ послышались одобрительные голоса.

– Жак, вы мне не поможете с обедом? – обратился Белоконев к Дюмону по-английски.

– Обед хорошо, – Жак отлип от стекла. – А что надо?

– Надо раздать упаковки с соком и нарезать свежие огурцы, у нас еще осталось три штуки. Они чуть-чуть подмерзли, но все еще съедобны. Держите нож и разделочную доску, будете делить огурцы, чтобы каждому досталось.

Жак подчинился. Работа, хоть такая простенькая, отвлекала его от ненужных мыслей.

*

Патрисия Ласаль-Долгов

Патрисии очень не нравилось то, что происходило с природой.

Первым звоночком стали тучи, полыхающие от неистраченного электричества. Если не приглядываться, то можно было подумать, что они просто очень быстро несутся по небу. Вот только тучи никуда не неслись, а бегали по широкому кругу. Патрисия несколько раз специально отходила от костра, чтобы свет пламени не мешал ей различать детали, и каждое такое наблюдение повергало ее во все большую озабоченность. Над оазисом, похоже, крутился странный смерч…

Когда ночью пошел снег, Патрисия выдохнула с облегчением. Понижение температуры, темнота, метель и ветер – все это было хорошо, потому что исключало немедленное воплощение страшного сценария. Даже когда ураганный порыв сорвал брезент, она не испугалась.

Непогода бушевала относительно недолго, к обеду следующего дня буря стала стихать, а снег перестал нестись с устрашающей скоростью и медленно-медленно кружился в воздухе. За ночь он успел засыпать долину огромными темного цвета сугробами. Все дивились на «черный снег», но эта аномалия объяснялась пылью, выпавшей после взрыва астероида. А вот солнце, светившее тускло и походившее на луну, тревожило по-настоящему. В условиях полярного дня даже простые сумерки выглядели чем-то из ряда вон, а тут почти тотальное поглощение видимого спектра…

Патрисия выбралась из вертолета и потопталась немного, оглядывая странно притихшую ночную долину. Вдруг прямо на ее глазах откуда-то из-за дальних гор в небо ударил яркий луч.

Патрисия от неожиданности отпрянула, оступилась на камнях и упала в сугроб. Небо светлело, словно набираясь яркости от луча, но не переставало вспухать и шевелиться, закручивая облака в огромные спирали.