Страница 17 из 18
— Я хочу тебя серьёзно предупредить. На следующей неделе репетиция открытого городского собрания. Я тебя ловить по переменам не буду. Если провалишь мероприятие, вылетишь из Комсомола.
— Вы что такое говорите, Андрей Михайлович! Меня уже в Партию зовут, сразу как восемнадцать исполнится. А вы тут исключением пугаете.
— Мне вот, честно скажу, насрать, куда тебя там зовут, понял? Мне надо, чтобы у меня мероприятие идеально прошло.
— Почему люди такие неблагодарные… — я делаю паузу, — создания. Хотел сказать «твари», но решил, всё-таки сказать иначе. Я вот вчера встречался с первым секретарём горкома КПСС и ВЛКСМ. Одновременно. Представляете?
— Поздравляю, — совершенно не впечатляется он моими встречами.
— И знаете, что я им сказал?
— Что ты безответственный и никчёмный пройдоха?
— Фу-у-у… Я им сказал, возьмите нашего школьного Крикунова вторым секретарём Центрального райкома.
— Чего? — поднимает он брови.
— Честное слово, — поднимаю я руку в пионерском салюте.
— Паяц, — говорит он, но уже как-то не особенно уверенно, и после небольшой паузы спрашивает. — И что они ответили?
— Захарьин ответил, что не возражает, а Новицкая промолчала так, что я понял, возьмёт. Так что готовьтесь к восстановлению былой мощи. И вот что я скажу. За Комсомолом будущее, не бросайте его и он не даст пропасть уже через несколько лет.
— Ты анаши что ли покурил, Брагин?
— Это типа спасибо такое? Ладно, пошёл я. Комсомол — это молодость мира, кстати.
Я прихожу домой, разогреваю борщ, достаю сметану, густую настолько, что даже непонятно, сметана это или масло. У мамы на работе у коллеги мать держит корову и приторговывает молочкой. Отрезаю хлеба и сала, несколько тоненьких ломтиков, просвечивающих на свету. Сало просто огонь. Мы с мамой едим, а отцу нельзя. Сука Джага. Иногда мне кажется, что зря мы, в смысле человеки, отошли от очень доходчивой и наглядной формулы «зуб за зуб». Я бы не возражал если бы этому уроду вырезали селезёнку.
Ох и борщ! Мама варит его шикарно. Со свёклой и с томатной пастой. Он получается насыщенного цвета, среднего между кармином и киноварью. Свёкла не переварена, твёрдая и даже немного хрусткая, как и капуста. И ещё укроп. Обязательно сушёный зонтик. Наливаю ещё одну тарелку с куском говядины. Я бы мог, наверное, целую кастрюлю съесть.
Приходит отец.
— Ну что, господа малолетние правонарушители, готовы?
Готовы-готовы. Я быстро доедаю и мы выдвигаемся и чешем на Красную, в ментовку.
— К Артюшкину, — говорю я, протягивая дежурному повестку.
Он смотрит в бумажку и выписывает пропуск.
— Это не к Артюшкину. К Суходоеву.
— К какому ещё Суходоеву? Нет, мы к Артюшкину.
— Вышел весь. Уволился Артюшкин.
— Как так, без отработки что ли?
— Это уж я не знаю, как он там договорился. Кабинет тот же, знаете куда идти?
Знаем. Ёлки. Что ещё за Суходоев такой! Чувствую, выдоит нас сейчас досуха… Я стучу в дверь и оттуда выскакивает Зарипов. Не глядя на нас, он сквозит мимо.
В кабинете, прокопчённом предыдущим владельцем, стоит тяжёлый запах пепельницы. Это, думаю, приговор. Смрад после табачного капитана, полагаю, уже никогда не выветрится, хоть заремонтируйся и запроветривайся. Форточка, кстати открыта.
Лейтёха ещё пацан, конечно. Ну, в смысле, если взирать с вершины полтоса.
— А где Анатолий Семёнович? — спрашиваю я, когда мы усаживаемся за стол и оставляем позади все формальности.
— Не знаю, — отвечает Суходоев, — обратитесь в отдел кадров.
Весь такой правильный, всё делает демонстративно по букве закона. Волосики тоненькие светленькие прилизаны, усики пшеничные топорщатся, глазки-бусинки сверкают… Мышь белая. В греческом зале, в греческом зале, ах, Аполлон, ах Аполлон… Спасибо Аркадий Исаакович, за афоризмы на все времена. Вернее, Жванецкий, в данном случае, если не путаю.
Он ведь жив ещё, Райкин то есть. И по телеку время от времени мелькает ещё, а по радио — само собой. Хотя, если быть честным, могу сообщить, что всегда в шутках его чувствовалась какая-то горечь, чтобы не сказать депресуха… Ладно, про Райкина потом.
— И вот какие любопытные документы находятся в этой папке, — говорит Суходоев. — Оказывается есть показания, почему-то не приобщённые к делу, в которых говорится, что Джагиров был без оружия, когда вы на него напали.
— Чего? — хмурится отец. — Мы напали? Да мне кусок тела вырезали. Мы напали? Ты, старлей, о**ел совсем? Ты чего несёшь-то!
— Суходоев бледнеет, но держит себя в руках.
— Вы, Андрей Прокофьевич, не кипятитесь, пожалуйста. Я вас прекрасно понимаю и сочувствую вам, но закон есть закон. Вы, как человек военный, это должны понимать. Мы во всём разберёмся, не беспокойтесь.
Я смотрю на отца с одобрением. Спокойный-спокойный, но если его разозлить, мало не покажется. Правильно, батя.
— Раз не приобщены к делу, значит взяты с нарушениями либо вообще подложные, — заявляю я. — Сфабрикованы с целью давления на потерпевшего. Это и ежу понятно, старлей. Если это всё, подписывай пропуск, нам в полк пора возвращаться.
— Порошу вас, гражданин Брагин, — говорит он мне, — вести себя прилично. Не заставляйте применять предусмотренные в таких случаях меры.
Да твою ж за ногу.
— А вот здесь имеется протокол опознания…
Если это месть, не за персону Троекурова, а за сам факт, за позор и удар по авторитету органов, то версии, казавшиеся раньше смешными, теперь будут использованы и раскручены на всю катушку. Ещё и Киргиза приплетут с его пушкой. Тоже поди записал, что я сообщил… Ну что за козёл этот Артюшкин. Нахера он оставил эти бумажки? Тварь неблагодарная. Знаю я таких, как он. Знаю.
— Послушай Суходоев, или как тебя там, — говорю я вставая. — Куда ты лезешь, а? Хочешь, как Артюшкин с Троекуровым в неизвестном направлении раствориться?
Знаю, что он здесь не причём, просто делает, что сказано. Роет. И нароет ведь гад. А что не нароет, домыслит. Сцуко!
— Подписывай пропуск, уходим мы. Будешь теперь с моим адвокатом общаться. Хер я сюда ещё приду.
— Вы присядьте, гражданин, — повышает он голос. — Я вас последний раз предупреждаю.
Предупреждает он меня. Ну Артюшкин, ну скотина! Подвесить бы тебя за одно место. Или два…
— Пап, да я тебе говорю, он специально это всё делал, чтобы я ему Каху дал на тарелочке с каёмочкой.
— А что это за Каха?
— Да он уже арестован. Я ведь помог его взять. Маме только не говори. Это тот, что деньги у меня вымогал, сынок второго секретаря. Полетел, кстати и папаша из-за сынка своего. Маме ни слова! Договорились?
— Ну, я врать ей не буду.