Помещицы из будущего

Глава 5

Таня подошла к окну и с минуту просто молчала, глядя на раскинувшийся перед ней пейзаж.

— Нет, это ведь просто невероятно… Никак в себя прийти не могу, — подруга прижалась носом к стеклу, чтобы увидеть еще больше. — Галь, а куры даже по лестнице ходят… Они что, не могут им загородку сделать?

— Мне кажется, сюда идут, — я потащила ее обратно в кровать. Куры меня сейчас интересовали меньше всего, даже если бы они ходили строем по этой спальне. — Наверное, это доктор приехал.

— Слушай, а ведь нам нужно быть очень осторожными. Не дай Бог, заподозрят что-то неладное… — Таня забралась под одеяло так глубоко, что наверху остался один нос. — И так здесь непонятно что творится. Мне страшно.

Дверь открылась, и в комнату вошел плотный мужчина с густыми усами. Он был одет в запыленный кафтан, под которым виднелся темный жилет, бриджи до колен и серые чулки. В руке доктор держал кожаный саквояж, на котором тоже лежал слой пыли. Но в этом не было ничего удивительного, ведь он ехал на том транспорте, что стоял под окном, да по проселочным дорогам…

— Добрый день, барышни, — произнес он гудящим басом и, подойдя к кровати, поставил саквояж на столик. — Как чувствуете себя?

— Лизонька меня не узнала, Иван Тимофеевич, — посетовала вошедшая следом нянюшка. — Вы бы порошков выписали.

— Не узнала, говорите? — доктор обошел кровать, чтобы оказаться рядом со мной. — Это правда, Елизавета Алексеевна?

Он оттянул мне нижнее веко, пощупал шишку и вопросительно уставился на меня.

— Помутнение нашло, — ответила я, глядя на него так искренне, как только могла. — Внезапное.

— Это бывает, бывает… У вашего соседа, Александра Васильевича, давеча конюха лошадь копытом огрела. Так он, болезный, долго глаза до кучи собрать не мог. Только через месяц один глаз на место вернулся. — Иван Тимофеевич погрозил мне пальцем. — Вы не балуйте, Лизонька, и не пугайте нянюшку, иначе придется поставить вам с сестрой пиявок!

— Иван Тимофеевич, дорогой, — старушка смотрела на него таким умоляющим взглядом, что он не выдержал.

— Будет уже, Аглая Игнатьевна. Будет. Оставлю я барышням порошки, так и быть, но мое мнение таково — шишки сами пройти могут, а боль потерпеть можно, чтобы неповадно было дурью маяться!

— Спасибо, голубчик! — радостно всплеснула руками Аглая Игнатьевна. — Да только не дурью они маялись, а хотели воздухами подышать свежими. Сколько ж девицам свинарник нюхать? А на балконах оно поприятнее…

— Глупости это все, — доктор направился к двери, а нянюшка посеменила за ним. — Девичьи капризы!

— Ох, капризы, батюшка! Капризы! — с этим старушка согласилась сразу. — То не так, это не эдак… Пойдемте в столовую, откушаете настоечки. Евдокия наша сегодня пироги с грибами стряпала…

Через несколько минут их голоса затихли, и Таня вылезла из-под одеяла.

— Он что, серьезно о пиявках говорил?

— Лучше здесь не болеть, — я опустила ноги на пол. — Не хочешь послушать, о чем они говорить будут? Многое может проясниться.

— А если застукают нас? — прошептала Таня, но тоже села в кровати.

— Что-нибудь придумаем. Скажем, есть захотели, — я пожала плечами. — Максимум в кровать вернут. Вот и все.

Любопытство перебороло даже недомогание, и мы осторожно выскользнули в коридор. Несмотря на то, что интерьер дома отличался от того, что мы привыкли видеть в наше время, в нем легко угадывались стены усадьбы «Черные воды». Кстати, в настоящем они были обтянуты холстом, который в некоторых местах порвался и был кое-как заделан неумелой рукой.

— Посмотри, это та комната, где мы нашли шпильку, — Таня остановилась возле приоткрытых дверей. — Гаааль…

Она прильнула к образовавшейся щели, и я тоже заглянула туда поверх ее головы. За исключением некоторых мелочей спальня почти ничем не отличалась от той, в которой я очнулась. Та же мебель, те же тройные занавеси на окнах…

Но мое внимание привлекла черная ткань на зеркале, тоскливо свисающая до самого пола. От мистического страха сжалось сердце, и я даже на секунду задержала дыхание. Так делали, когда в доме был покойник. Но ведь другие зеркала не были занавешены… Странно… Может это комната третьей сестры, которая оставила послание под паркетом?

— Пойдем отсюда, — тихо сказала я. — Жутковато, ты не находишь?

Таня, молча, кивнула, отходя от двери. Ей тоже было страшно.

Стараясь как можно аккуратнее ступать по скрипучей лестнице, мы спустились вниз и оказались в большой передней. Из нее вглубь дома вели четыре двери, за одной из которой слышались приглушенные голоса.

— Нам туда, — я нажала на изогнутую ручку. — Старайся не шуметь.

Это была просторная гостиная, залитая светом, льющимся из высоких окон. В простенках между ними висели зеркала, а под ними стояли ломберные столы. Перед диваном тоже стоял овальный стол, накрытый вышитой скатертью. В углу высилась этажерка, видимо, с лучшим чайным сервизом, затейливыми бокалами и фарфоровыми куколками. Здесь царила безупречная чистота, из-за чего не так сильно бросалось в глаза, что все приходит в упадок.

Я покосилась в сторону зеркала и на секунду застыла. О Боже… Девчонка совсем! Нет, я посмотрю на себя потом, когда соберусь с силами.

Гостиная была проходная и я догадалась, что следующая комната и есть столовая. Приблизившись к двери, мы с Таней замерли, превратившись в одно большое ухо.

— Вкушать пироги вашей Евдокии, сущее удовольствие. Умелица, что сказать! — голос доктора звучал довольно. — А настойка аж до души пробирает!

— Так сама делала, вот этими рученьками! — горделиво ответила нянюшка. — Рябиновая…

— А что с хозяйством, Аглая Инатьевна? — вдруг спросил Иван Тимофеевич. — Девицы ума усадьбе не дадут, да и средства откуда? Жаль будет, если пропадут «Черные воды»… Ох, жаль.

— Да что ж сделать-то? Ежели только кто замуж моих голубок возьмет… Хозяин появится, — вздохнула нянюшка. — Родственников ведь никаких не осталось. Одни они.

— Варвара Алексеевна, царствие ей небесное, покраше сестер была, что говорить… И такая судьба… — доктор помолчал, а потом спросил: — Что с мужиком-то стало? С Потапом?

— На каторгу его забрали! Будь он проклят, ирод! — всхлипнула Аглая Игнатьевна. — Душу невинную погубил, окаянный! Сгинет, и плакать никто не станет!

— И за что он девку придушил? Может, разозлила его?

— Да вы ведь знали хорошо Вареньку, разве могла она кого-то разозлить? Добрая да ласковая… — снова всхлипнула нянюшка. — Бедное дитя… ох, бедное… Я до сих пор не могу в ее комнату войти. Все как было, нетронуто. Матушка, Мария Михайловна, как увидели доченьку, так преставились. Сердечко не выдержало…