Страница 62 из 145
Часть 1. Глава 11
Катя вернулась домой от Александра в четыре утра. Первым делом посмотрела почту за день — письма лежали на подносе в ее спальне, как и журнал записи звонков на домашний телефон от экономки.
Никто не пытался с ней связаться. Неужели что-то случилось, и она им больше не нужна?
Она похолодела.
А вдруг девочек уже нет в живых?
Ни на что особо не надеясь, она вышла из спальни и побрела вниз, к почтовому телепорту. Маленький шар на двух ножках над чашей искрил, как обычно, — она пригляделась и трясущимися руками вынула из сферы плотное письмо без каких-либо надписей на конверте. Тут же, в свете телепорта, распотрошила его — на вспотевшую от ужаса ладонь вывалилось несколько фотографий и записка. Катя медленно пошла наверх.
Снимки дочек — улыбаются, играют в какой-то детской комнате. Сердце немного отпустило. Не похоже, что их обижают. Няня — нахмуренная, встревоженная. На фотографиях время — сегодняшний вечер. Тогда же она платила Александру собой за то, что принесет его в жертву. И записка с адресом. С двумя. Первый — бунгало в Эмиратах, на берегу океана. Второй, для Марины, — горнолыжный курорт в Блакории.
Катерину начало трясти, и она прислонилась к стенке, прямо на лестнице. Тело ныло, помня крепкие мужские руки и прошедшие несколько сумасшедших часов, но, на удивление, Катя чувствовала себя бодро — будто не дремала какой-то час, а то и меньше, после последнего раза. Спать не хотелось вообще.
Тут же вспомнилось, что и как с ней делал Свидерский, — щеки запылали, и она опустила голову. Куда проще было бы, если бы он оказался таким же мерзавцем, как Симонов. Но нет. Увы. Пусть с ним не было так весело и немного безумно, как с памятным ей Инклером, чтобы ему хорошо было по жизни. Но в таком состоянии довести ее почти до беспамятства… да, дело свое он знал. И нежным быть умел. И, такое ощущение, вообще комплексами не страдал. И как хорошо и как ужасно, что ей, понятия не имеющей, как соблазнять мужчин — а где бы она этому научилась? — это удалось так быстро. Хоть и тяжело было… и противно до мути. И сейчас противно — потому что на какое-то время она забыла обо всем.
Что же теперь делать? Что делать? Как она сможет его — который в ответ на ее молчание так стонал и так шептал горячие, возбуждающие, нежные слова — отдать тем людям?
Катя еще раз посмотрела на фотографии и заплакала. А что еще ей остается? Девочки важнее, и никто ей не поможет. Опять она одна. Совсем одна. Бессильная и жалкая. Не в состоянии даже защитить своих детей. Да и как защитишь, если не знаешь, где они?
Катерина вытерла влажную ладонь о платье и, держась за стенку, поднялась наверх. Сняла одежду, глядя на свое отражение в темном зеркале. И пошла в душ.
А через несколько минут выскочила оттуда, не вытираясь, накинула халат и побежала на чердак — босиком, тихо, оставляя за собой мокрые следы и стараясь не привлекать внимание слуг, чьи комнаты находились на третьем этаже. Наверху, среди вещей, перевезенных из старого дома и еще не распакованных, находилась и старая бабушкина шкатулка. В ней лежали и клятвенный камень, который она брала на встречу с Инклером, и другие запрещенные в Рудлоге артефакты.
Катя долго рылась в коробках и, когда наконец наткнулась на тяжеленькую черную деревянную шкатулку, перевела дыхание, чтобы успокоить сердце. Спустилась вниз, прижимая ее к себе, как сокровище.
В спальне Катерина первым делом откинула с пола ковер. Взяла из шкатулки черный мел и одну старую свечу, оплывшую, уже начавшую расслаиваться, зажгла ее. И в свете свечи, очень приблизительно, по памяти, стала быстро рисовать на полу карту Туры, точнее — двух материков, Рики и Манезии, делить Рику на страны.
Пока нет бумажной карты, попробует так. А если пойдет… если получится, то завтра купит и бумажную, и другие нужные ингредиенты.
Последними герцогиня достала из шкатулки толстую иглу и маленький, крепко связанный моток шерстяных ниток. Когда-то шерсть была белой, но сейчас клубок выглядел побуревшим, грязным. Катя прокалила иглу на свече, проколола палец и приложила его к ниткам. А затем зашептала тихо, прямо в клубок, чувствуя губами свою кровь, так, как учила бабушка.
— Поди найди кого хочу. Заклинаю, найди кого хочу. Заклинаю кровью своей.
«Пользуйся только в исключительных случаях, — учила бабушка, — нам нельзя увлекаться. Сойдешь с ума — потеряешь себя».
Заклинаю кровью своей… Найди, кого хочу. Поди найди, заклинаю….
Горестный упрямый шепот и запах крови. Неправда, что она бессильна. Есть сила, есть. Только страшная, для нее самой прежде всего, поэтому и не пользовалась она ею даже во время жизни с Си́моновым. Кому нужна сумасшедшая мать? Но если выбирать… клубочек, клубочек… заклинаю тебя кровью своей…
Катерина медленно вытянула руку над нарисованной картой и, замирая от страха, перевернула ладонь с клубком. Ее начало тошнить, закружилась голова — но клубок не упал. Завис над рисунком, закрутился как волчок, — Катя остро ощутила, как он тянет из нее силы — и покатился кругом над картой, медленно, дергаясь, как машина у неумелого водителя, но захватывая все больше пространства.
Она наблюдала за ним, затаив дыхание, хотя желудок уже схватывало судорогой и желчь плескала в горло. Ждала и терпела. Но живот сжало, ее скрутило и вырвало — и клубок с мягким шлепком упал на пол.
Сил не хватило.
Конечно, когда крови только четвертиночка, да еще и младшая дочь, откуда возьмется достаточно силы?
«А ведь у тебя есть откуда взять, — пронеслось у нее в голове. — Нельзя, да, плохо может кончиться — но там энергии столько, что и дочек найдешь, и спасти их сможешь сама. А потом… главное, что они будут в безопасности, и ты никого не предашь…»
Она поднялась, достала салфетки, вытерла рот, пол, тщательно затирая карту. И заперла клубочек с иглой обратно в шкатулку.
«Если используешь ритуалы, обязательно сразу принимай настойку, — говорила бабушка, — и в храм Триединого на следующий день иди, проси благословения. В нас живет зло, девонька, не выпускай его».