Страница 55 из 145
— И баловать меня готовы, Александр Данилович? Например, если я захочу, чтобы вы вывезли меня куда-нибудь? Или сорвались ночью по моей просьбе?
— Вы разве склонны к капризам? — удивился он.
— Всегда хотела попробовать, каково это, — горько проговорила герцогиня и допила вино. — Налейте мне еще, Александр Данилович. Пусть бокал сегодня не пустеет. Не бойтесь… я останусь во вменяемом состоянии.
Вино заканчивалось, вечер уходил в ночь, а она сидела и курила, задумавшись о чем-то, и он наблюдал за ней в первом магическом — аура ее колыхалась, то сжимаясь, как перед броском, то растекаясь расслабленно. Алекс свою спутницу не тревожил — кивнул официанту, подошедшему сменить свечи, попросил счет.
— Екатерина Степановна. Вы ведь не бывали еще у меня дома? — спросил он, когда герцогиня все же подняла на него затуманенные глаза. Между бровей у нее пролегла крошечная морщинка, и губы горестно опустились вниз. Она недоуменно посмотрела на него, нахмурилась и через секунду понимающе кивнула, улыбнулась через силу.
— Катерина, Александр Данилович. Вне работы можете называть меня по имени и на «ты». Вы хотите показать мне, как живете?
— Хочу, — подтвердил он, глядя на ее полные красные губы. — Тогда и я — Александр.
Дом его был тих и темен — не зажигая света, он провел ее в спальню, принял накидку. Катя скинула туфли, став сразу меньше ростом, стянула с шеи тяжелое колье и бросила его куда-то на пол.
— Как удавка, — прозвучал в темноте ее раздраженный голос. И она пошла к окну, встала там, обхватив себя за плечи. Александр раздевался — скинул пиджак, глядя на ее силуэт, подсвеченный уличным снежным сиянием, снял рубашку, брюки, подошел к ней сзади, стянул с плеч лямки платья.
— С чего такая благосклонность ко мне, Катерина? — спросил он тихо и поцеловал ее в шею. От нее пахло вином и немного — солью и духами. Герцогиня промолчала, не двигаясь. Ее темная аура остренько пощипывала его кожу, но не пыталась присосаться, нет. Не время еще? Пытается усыпить его бдительность?
— Не надо разговоров, Саш, — ответила она наконец. — Прошу.
Он принял и эту странную игру. Спустил по ее рукам платье, снял тончайшее белье — она осталась в чулках, послушно выгнулась, уперлась руками в подоконник, уткнулась лбом в стекло и даже не вскрикнула, когда он вошел. Только спина напряглась да плечи под его руками. Екатерина не поворачивалась, не откликалась на размашистые прикосновения его бедер — лишь пальцы сжимались на подоконнике и дыхание туманило стекло. Ни вздоха, ни писка, словно отрабатывала наказание — и это, к недоумению Алекса, вдруг завело его так, что в глазах потемнело, и застонал он первым, — а она разве что привставала на цыпочки, когда он ускорялся до бешенства, и вздрагивала, когда жестко сжимал ее грудь, гладил по спине, по острым, выступающим лопаткам, как хорошую, послушную лошадь. И шептал: «Вот так… да… какая ты, Кать, вот ты какая…» А в конце и вовсе обхватил ее ладонью за шею, потянул на себя, заставив выгнуться дугой — волны волос спускались по тонким плечам вниз, касались его груди и колыхались туда-сюда, и он застонал в эти волосы, переживая острейшее, мучительнейшее наслаждение.
Темная аура, окутавшая его на секунду, словно огладила шершавой колючей перчаткой, поцеловала нежно и крепко, ошпарив холодом, — и отпрянула.
Катерина так и стояла, запрокинув голову, и Алекса кольнуло стыдом: он перехватил ее за грудь и талию, прижал влажное тело к себе. Она не сопротивлялась. Шея ее была чуть склонена, как у поникшей и безвольной куклы.
— Ты самая странная женщина из всех, что у меня были, — сказал он ей на ухо. — Что же у тебя в голове?
Катерина отклонилась, укоризненно взглянула на него и прижала пальцы к его губам. И он не стал продолжать — взял ее на руки, понес к постели. В конце концов, Александр Свидерский умел не только брать, но и давать. И добился-таки того, что под его руками и губами она сначала расслабилась, размякла, как тронутый солнцем горький шоколад, затем снова напряглась, задышала часто — и был потом и первый стон, и крик, и слезы после длительного наслаждения, и тот самый, будоражащий женский отклик, и вновь — опасный, обостряющий все чувства и рефлексы поцелуй темной ауры.
— Останься, — сказал Алекс сонно, когда задремавшая было Катя встала и, натянув платье, закурила в окно. Включил ночник, приподнялся на локте.
— Не нужно, — откликнулась она, обернувшись. Красная помада размазалась по лицу, и рот ее казался испачканным свежей кровью. — Открой мне Зеркало, Саш.
Он открыл переход. Но перед тем как отпустить Катерину, перехватил ее за руку, повернул к себе, поднял пальцем подбородок.
— Что тебя тревожит?
— Дети, — сказала она глухо, и он не увидел лжи. Стремится домой, к ним? Кивнул с сомнением, успокаиваясь на время, и отпустил ее.