Страница 143 из 145
Музыка закончилась. Наступила тишина. И в тишине этой она поднялась из воды — белое тело во мраке, — не вытираясь, накинула на себя халат, подошла к стеклу. Приложила ладонь — Люк со своего места видел, как образовался вокруг туманный след, как сухо, совсем близко к стене сверкнул разряд, потек к ее пальцам, словно она приманила к себе молнию, побежал от них ломаной паутиной в стороны — и Марина на мгновение стала ярче, будто пила эту мощь, поглощала ее без остатка.
Он еще уговаривал себя оставаться на месте, но ноги уже сами несли его к ней. Остановился в нескольких шагах позади.
— Марина, — голос царапал нёбо, прерывал дыхание. — Покажи мне.
Она каким-то чудом поняла его. Склонила голову с влажными волосами на затылке, повела плечами, спустив с плеч халат. Обнажила спину. И вздрогнула — вот теперь он подошел почти вплотную. По спине ее от светлых волос вдоль позвоночника бежала капля воды, и Люк провел пальцами по следу, повторил контуры огненного цветка.
— Все время вспоминаю его, — сказал он хрипло, — и днем и ночью. Не могу выбросить из головы. Марина… я привез тебе кое-что.
— Что же?
Люк достал из кармана длинную жемчужную нить, обвил вокруг ее горла, спустил руки на обнаженную грудь и застегнул украшение. Поцеловал в шею, провел ладонями по плечам и повернул к себе.
— Я очень хотел увидеть его на тебе.
— Смотри. — Принцесса отступила на шаг назад, почти прижавшись к стеклянной стене. Вызывающе подняла на него огромные испуганные глаза.
Поздно, милая. Сегодня я тебя уже не отпущу.
Жемчужная нить тускло мерцала между ее грудей, спускаясь к пупку, под полы халата, и Люк коснулся украшения пальцами — закачались молочные бусины на молочной коже, проигрывая ей и красотой, и желанностью.
— Боги создали тебя идеальной.
Она нервно вздохнула.
— Откуда оно у тебя?
Люк задумчиво закрутил одну из нитей вокруг ее соска, полюбовался, отвел халат в сторону. Развязал ослабевший пояс — Марина безвольно опустила руки, только плечи держала прямо, а за спиной ее сверкали, переливались белым и фиолетовым близкие молнии и непрерывно, оглушающе гремел гром.
— Выкупил в Лесовине, — проговорил он, касаясь еще одной татуировки под левой грудью. — Летящий сокол?
— Набила на втором курсе. Как еще одно напоминание себе о том, кто я.
Погладил и этот рисунок. Коснулся халата — и он с мягким шелестом лег на пол.
— Люк…
— Тс-с-с… тише…
В глазах ее — ужас и странное предвкушение. А его руки — всё ниже: исследуют, гладят, играют.
— Не смотри.
Она закусила губу, прижимая ладонь справа к низу живота, почти над лобком.
— Не буду, если не хочешь.
Наконец-то коснуться губами груди, попробовать, ощутить, вспомнить вкус кожи. Наконец-то обнять, прижать к себе — чтобы уже не вырвалась, — впечатать ладонь в ягодицы, вжаться в нее. И никого и ничего на целом свете, кроме снежной грозы вокруг них. Никого и ничего, что бы помешало ему.
Подняться выше, найти ее губы, впиться в них — самые желанные на Туре и во всей Вселенной, вжать принцессу в стекло — вокруг нее ореолом разлились ломаные линии разбегающихся молний, закололи его острым льдом: помни, кто сейчас с тобой, помни, кто она! Больно и до дикости возбуждающе, до тьмы, поднимающейся из самых глубин тела, до хрипа и сжимающихся на запястьях пальцев — не отпущу, ни за что, никогда.
Марина вдруг отвернула голову, с каким-то отчаянием толкнула его в плечо — он шагнул назад, тяжело дыша, готовый уложить ее тут же, у стены, — и медленно, глядя ему в глаза, отняла руку от живота.
Люк опустил взгляд и замер, заметив, как дрожит она, сжав в кулаке жемчужную нить.
Там, на тонкой коже над тазовой косточкой, было выбито его имя, стилизованное под извивающегося кольцами, поднявшего голову змея. И не узнать свой почерк было невозможно — выглядела татуировка так, будто он взял острое перо и вырезал на ней свое клеймо.
Lucas.
Змей атакующий.
Прокричи она свое признание — и то оно не произвело бы такого эффекта.
Люк коснулся рисунка пальцем, повторяя движение руки при подписи, вздохнул, тряхнул головой, ослепленный вскипевшим желанием, притянул ее к себе за жемчужную нить, как за ошейник, — она спрятала лицо у него на плече, — подхватил под ягодицы и понес к кровати.
Марина, Марина…
Ты сама отдала себя мне в руки — и я не пожалею тебя.
Горячие губы на солоноватой от изнеможения коже — жемчуг мешает, и ты рвешь его под грохот громовых раскатов.
У тебя ведь никого не было? Скажи мне! Скажи…
Болезненный и злой женский укус в шею — и сдавленное ревнивое рычание, и пальцы там, где все уже влажно и горячо. И растерянный, ошалевший от удовольствия взгляд, когда она прекращает вздрагивать и выгибаться.
Скажи!
Свирепая, бессмысленная радость — не ты ли растрачивал себя, тебе ли требовать того, что требуешь? И нежность — насколько ты еще вообще способен на нее, — потому что от одного Марининого низкого голоса, шепчущего что-то отрывистое, от бесстыдно торчащих вверх сосков, от атакующего змея под губами голову сносит напрочь.
Она, как миллионы покоренных женщин до нее, ложится на спину, вытягивает руки над головой, и приоткрывает губы, и разводит бедра, и выстанывает мужское имя: сейчас это твое имя — Люк, Лю-ю-ю-юк, — и кажется, что за одной ею ты охотился всю жизнь, единственную искал во всех остальных. Приподнимается, царапает ногтями черные простыни — потому что наконец-то ты в ней, и никакой крик и мольбы не могут остановить тебя.
Но она и не кричит — лишь сжимается от боли и всхлипывает, закусив губу. Пахнет кровью и солью.
«Марина», — шепчешь ты во влажный висок, задыхаясь от темной страсти, и руки твои дрожат, и голос срывается, и ты не можешь не двигаться.
Она не отстраняется — тяжело дышит, и комкает ткань, и ищет твои губы: дай, дай мне поддержки, дай мне себя.
Марина. Марина.
Она застывает, распахнув глаза и вцепившись тебе в плечи, — а ты продолжаешь бешено, неистово рваться вперед, — и видит вас обоих в объятьях снежной грозы, и судорожно, рычаще выдыхает в твои губы, и от звука этого все вокруг сжимается в горячий плотный комок и взрывается, заставляя тебя слепнуть и глохнуть от удовольствия.
Мир погрузился в тишину. И время перестало существовать.