Ты будешь мой

— Тюремщица, — спокойно поправляет Сильвен. — Я кое-что смыслю в магии, Арин, в том числе и человеческой. Эта женщина собиралась наложить на тебя ментальное заклинание. Вполне возможно, организовать тебе ещё один «круг камней». Как сайе я должен тебя защищать.

Раньше я бы с лёгкостью назвала фэйри лгуном и выбросила его слова из головы. Сейчас — слишком много неувязок в мамином поведении, но меня до сих пор коробит мысль, что она могла сознательно причинить мне вред. Мама меня любила.

— Она обо мне заботилась.

— Свиней тоже откармливают, — отвечает Сильвен. — На убой. Русалки умирают без моря спустя год, это все знают, даже в вашем Дугэле. Ни одна мать не станет «заботиться» о дочери, которая через год растает, и даже не попытается её спасти. А вот тюремщица, которой приказали…

— Хватит, — обрываю я. Мама — тюремщица? Я умру? Нет, мне определённо нужна колдунья, словам которой я смогу полностью верить.

Сильвен забирает поднос, но не возвращается к камину, а садится на кровать рядом. Решил спать со мной? Я устала настолько, что мне всё равно.

Но фэйри, вместо того, чтобы лечь, наклоняется ко мне.

— Арин. Посмотри на меня.

Устало поднимаю взгляд и чувствую прохладные пальцы, аккуратно массирующие мне виски. Боль уходит, не сразу, медленно — но как же становится легче!

— Как ты это делаешь?

— Все фэйри леса владеют исцеляющей магией — в той или иной мере, — тихий голос Сильвена убаюкивает в унисон вздохам «гленского чудовища», шепчущего для меня колыбельную.

— Ты говорил… тебя отрезали, — я глотаю зевок, — от магии…

— Но навык остался.

Наверное, Сильвен был очень сильным колдуном до встречи с тем дубом… ясенем… деревом…

— Спасибо… Сильвен? Я сейчас засну, а должна сказать… прости меня, пожалуйста… из-за меня тебя сегодня чуть не убили… прости… я не хотела…

Отвечает он или нет, не знаю. Вода обнимает меня, синяя, нестрашная, спокойная вода. И качает нежно и бережно. Я лежу, раскинув руки, наблюдаю, как по синему, бездонному небу бегут белые пёрышки облаков.

Сильвен будит меня на рассвете. Косые бледные лучи падают на лицо, я щурюсь. В комнате прохладно: огонь сонно облизывает поленья, ленясь разгореться. Кутаюсь в покрывало и удивлённо рассматриваю громадную металлическую лохань на ножках, занимающую полкомнаты.

— Это что?

— Подарок от твоего герцога, — усмехается Сильвен, ставя на пол рядом с лоханью исходящий паром кувшин. — Залезай, пока вода не остыла. Если, конечно, хочешь помыться.

И он ещё спрашивает!

Сильвена я уже давно не стесняюсь, а он и не отворачивается.

— Ты сам-то мылся?

— Угу, когда носил тебе воду из ближайшего озера.

Я хватаюсь за бортик.

— Там же холодно!

Сильвен закатывает глаза и ровным тоном говорит:

— Скажешь, когда поливать.

— Сильвен, не делай так больше!

— Не спрашивать? — фэйри поднимает кувшин. — Ладно.

И без предупреждения окатывает меня горячей водой. А потом смеётся, глядя на мокрую и, несомненно, жалкую недорусалку. Суёт мне кусок чего-то твёрдого и душистого.

— Мойся. Я пока схожу, добуду тебе рыбы.

— Сильвен! — я протягиваю душистый кусок. — А что это…

Но дверь за фэйри уже закрывается, и я остаюсь с лоханью и непонятным куском наедине. Впрочем, это явно что-то моющее — оно хорошо пенится, и кожа после него приятно-гладкая. Рискну попробовать на волосах, уж не вылезут. Моим волосам не повредил даже мамин растворитель, который я однажды на себя опрокинула.

С удовольствием намыливаю и разминаю ноги — лекарь вчера очень хорошо поработал, ни царапины не осталось. Только кожа на стопах нежная, как у младенца. И болят они по-прежнему. Но не сравнить с тем, что вчера было!

В дверь тихонько стучатся. Интересно, это у Сильвена совесть окончательно проснулась? Вон, с утра даже воды мне достал, заботливый. Не иначе как с нужной ноги встал.

Впрочем, до стука в дверь он ещё не созрел. В комнату заглядывает Мартин.

— Санна, мы через полчаса выезжа…

Видит меня в лохани и замирает на полуслове. Торопливо поворачивается лицом к стене. Хм, похоже, в Никэле, как и в Дугэле, не принято глазеть, как девушка моется. Хоть что-то общее.

— Прости. Твой сайе не запер дверь, — угу, наверняка, чтобы с замком не мучиться, когда еду принесёт. — Мне выйти?

Когда месяца два назад тот же Марк вломился в мою купальню, даже он не задавался такими глупыми вопросами. Он просто спросил, были ли у меня уже парни или нет. Я спокойно сообщила, что он хам и наглец, и попросила подать полотенце. Никогда не понимала, почему должна смущаться своего тела.

— Там простынь на кровати, сложенная. Подайте, пожалуйста, герцог.

Марк полотенцем в меня тогда швырнул. Мартин сейчас, не поворачиваясь, протянул простынь. И только тихо попросил:

— Не называй меня герцогом, пожалуйста. И мне казалось, друзья не обращаются друг к другу на «вы».

Пожалуй.

Я вылезаю из лохани, щедро расплёскивая воду, заматываюсь в простынь и выжимаю волосы. Потом вытираю их краем простыни — тщательно. У меня прекрасные волосы, они очень быстро сохнут.

— Санна, ты позволишь?

Мартин вопросительно смотрит на меня через плечо.

— Конечно, — я думала, он спрашивает, можно ли оборачиваться. Но Мартин зачем-то ещё идёт к прикроватной тумбочке, открывает ящик. И вынимает расчёску.

Я закусываю губу, когда он садится рядом, берёт мой локон в руку и осторожно проводит по нему расчёской. Если до этого происходящее напоминало игру, то теперь мне неприятно и даже чуть-чуть страшно. Волосы — это слишком личное, я не переношу, когда их трогают. Маме было можно, но только ей одной.

Мартин молчит — я его совсем не слышу, но чувствую его пальцы и то, как он медленно водит расчёской вниз. Я тоже молчу и кусаю губу — мне очень хочется попросить Мартина перестать, но… «Но» слишком много. Я редко отказываю, когда меня просят. И к тому же, от этого человека зависит моя жизнь и жизнь Сильвена.

Поэтому я терплю молча.

Дверь открывается, входит Сильвен с подносом. Бросает недоумённый взгляд на нас и кривится, явно пытаясь скрыть улыбку. Да что с ним такое сегодня?

Мартин, наконец, откладывает расчёску.

— Спасибо, Санна.

Я не рискую смотреть ему вслед. Но мне становится намного легче, когда дверь закрывается.

А Сильвен смеётся.

— И чем он тебе не мил?

Я слезаю с кровати, усаживаюсь рядом, у камина, и остервенением принимаюсь тыкать во вчерашнее вкуснейшее на свете мясо.

— Не люблю, когда трогают мои волосы!