По Декану

По вскопанной дорожке подходим к довольно большому пруду. Запруда существовала еще до Рерихов, хотя они живут здесь более тридцати лет. Кругом пруда раскинулся чудесный парк, полный животных, которых супруги всячески оберегают.

— Всего года два-три назад сюда часто являлись из лесов слоны. Целых четырнадцать штук! — рассказывает Рерих. Купались в пруду, трубили. Только они уже больше не приходят. Леса редеют, а звери истребляются.

Рерих с горечью вспоминает о том, как страшно вырубались на Декане леса во время второй мировой войны. Декан за эти годы совершенно опустел. Чувствуя неминуемость потери Индии, английские колониальные власти действовали по принципу: после меня хоть потоп! И ему, большому любителю природы, было тяжело видеть, как истребляется замечательная природа Декана.

Из парка мы вышли на вершину небольшого холма. Там, на вскопанном «пятачке» земли, стоит деревянная скамейка. С «пятачка» открывается очаровательная панорама: покрытые кустарниками бесконечные покатые холмы, бескрайние синие дали и такое же синее небо. Полнейшее безлюдье.

— Там дальше Майсур, — показывает рукой Рерих. — В ясные дни его можно хорошо видеть отсюда. А еще дальше — горы Нильгири, Аравийское море.

После осмотра усадьбы Рерих повел нас в студию показывать свои картины. Студией ему служит просторное светлое здание с широкими окнами, выходящими в сад. Вдоль стен студни стоят низкие длинные столики, заставленные книгами на русском, английском и немецком языках и образцами старинной индийской бронзы. Кроме того, на столиках разложены большие яркие кристаллы, мелкие карандашные и акварельные рисунки и множество всякой всячины — все любопытно и очень интересно.

В правом углу студии в крепких желтых рамах стоят картины. Ни на минуту не прерывая интересного разговора об искусстве, своей работе, семье, России и Индии, художник одну за одной показывает их нам. Картины его яркие, красочные, как сама природа Индии. Вместо масляных красок, быстро портящихся от большой влажности и высокой температуры, Рерих пишет темперой. Он готовит ее сам, примерно по тем же рецептам, по которым ее готовили древние мастера, расписывавшие стены и потолки Аджанты и Эйлоры. Главный элемент в ней — яичный желток.

Чувствуется, что Рерих очень любит природу Индии. Вот он показывает нам свою очередную картину. На фоне гигантских древесных стволов, шагая по красной пыли, возвращаются с базара крестьяне. Бронзовые их тела почти сливаются с землей. Они дети этой земли. За плечами у них мешки с немудрящим скарбом, на бедрах женщин сидят дети. А над ними — роскошное вечернее небо, сгущающийся мрак. Картина реалистична, но в то же время романтически приподнята. Угадывается мысль художника, что природа прекрасна и прекрасны населяющие ее люди.

Перед нами вторая картина: полусжатое поле. На нем работают крестьяне. На переднем плане сидит отдыхающая женщина. Необычайно красив и грациозен изгиб ее смуглой шеи. От полотна веет покоем. Снова предельно ясна мысль: вечно трудятся люди на земле.

А вот праздничное шествие в горах. Сверкая саблями, танцуют искусные танцоры. В толпе ликование, веселье. Кого-то несут в паланкине. Мелькают лица крестьян и крестьянок. Их головы украшают красивые уборы из перьев горных птиц. Ревут трубы, гремят барабаны, и весь этот пестрый люд шумным потоком стремится куда-то на фоне величественных ярких гор и синих небес.

Следующая серия картин удивительно оригинальна. В середине февраля, когда температура начинает подниматься, Рерихи устремляются в Гималаи, в долину Кулу — место редкой красоты и первозданной дикости. Художник запоем работает там несколько месяцев подряд. Отец в полной мере передал ему свою любовь к Гималаям, и Святослава Рериха можно по праву назвать певцом горного великана Канченджанги. Могучая гора на его полотнах то пылает огненными расцветками, то чуть тлеет медным ущербным пламенем, а в окрестных долинах клубятся туманы, движутся причудливые тени.

— Не подумайте, что это моя фантазия, — заметил Рерих. — Кисть не в силах передать и десятой доли тех ярких красок, которые нам приходится наблюдать в Гималаях.

Художник придает очень большое значение фону. Он у него всегда яркий, приподнятый, хорошо оттеняющий главное.

Двое чапраси и сам художник бережно вытаскивают из штабелей все новые и новые картины. Вот перед нами циклопические горы Ладакха с орлиными гнездами феодальных замков на вершинах. Чтобы выбрать место для работы, художнику приходится много лазить по горам. Ладакх — место совершенно дикой, первозданной красоты, которого еще не коснулась цивилизация. Одежда и обувь жителей Ладакха поражают необычайностью своих форм, богатейшими красками и узорными вышивками. Танцы их медлительны и полны своеобразия.

Тридцать лет жизни в Индии не прошли для художника даром. Уехал он из России в раннем детстве; унаследовав от родителей большую культуру и оставаясь исконно русским человеком, он пошел в своем искусстве путем, сближающим его с индийскими художниками, с которыми у него есть много общего. Он не русский, а индийский художник, и к его своеобразному и интересному творчеству нужно подходить с особыми мерками.

В разговоре постепенно выясняется, сколь широк круг интересов Рериха. Он все знает, обо всем имеет свое мнение. Индию он объездил вдоль и поперек. Постоянный гость Гималаев, он не раз бывал и в горах Нильгири на юге, где самобытные отсталые племена живут так же, как тысячу лет назад жили их предки, — на деревьях.

Рериха очень интересуют результаты раскопок в Мохенджо-Даро и Хараппе (район реки Инда). Он не может говорить без восхищения об удивительном чувстве пропорций, которым обладали строители древних храмов, об искусстве индийских миниатюристов, которые создавали свои шедевры в средние века.

Индийские князья из поколения в поколение ревниво оберегали в своих частных собраниях бесценные художественные сокровища: бронзу, старые миниатюры местных и могольских мастеров, скульптурные произведения, старое оружие и т. д.

Но когда после реформ 1947 года всех их посадили на пенсии, они начали широко распродавать фамильные коллекции. В результате многие бесценные художественные произведения уплыли за океан и безвозвратно потеряны для Индии. Художника это очень огорчает.

— Мне хочется организовать где-нибудь в Индии, лучше всего в Бангалуре, хорошую картинную галерею из произведений местных индийских миниатюристов и современных художников, — рассказывает он. — И еще мне хочется собрать в одном месте свои картины и картины моего отца. Неустроенные как следует, без надлежащего ухода и охраны, они часто безвозвратно гибнут. В Хайдарабаде, например, не так давно существовала небольшая галерея работ моего отца. Там было около двенадцати очень хороших его полотен, но вся галерея погибла. Ее сожгли фанатики. Кто-то распустил слух, будто собираются сносить стоявшую по соседству мечеть. Разъяренная толпа разбила все дома вокруг и подожгла здание экспозиции. Слух оказался ложным, но погубленного не воротишь!

Из соседней комнаты Рерих приносит автопортрет отца, памятью которого он очень дорожит. Старик Рерих рисовал себя уже в преклонных годах. На нем головной убор вроде колпака. Он в очках, пальцы у него чуткие, нервные. Этот автопортрет и еще несколько других картин старшего Рериха художник бережет как зеницу ока и никогда не расстается с ними.

Давно уже наступил вечер. За интересной беседой мы не заметили, как в окна студии начала заглядывать слепая ночь. В кармане у меня билеты на ночной поезд в Майсур, а уходить от гостеприимных хозяев не хочется.

Мы встаем, прощаемся с хозяевами, благодарим за хлеб-соль.

— Я очень рад, что вы заехали ко мне, — говорит Рерих, — Надеюсь, встретимся в Москве. До свидания!

В СТОЛИЦЕ ВОДЕЯРОВ

Город Майсур существует более двух тысяч лет. Согласно мифологии, он получил название по имени Махишасуры — чудовищного великана с бычьей головой. О Майсуре есть упоминание в древнем эпосе индийцев Махабхарате. В III веке до нашей эры император Ашока посылал сюда своих эмиссаров проповедовать идеи буддизма.