Страница 11 из 99
— Конечно, — развел он руками, — тяжко приходилось. Особенно если учесть, что у нас не было и нет ни одной заводской медицинской машины или операционной… Последнее время раненых перевозили в Кабул преимущественно на БТРах и КамАЗах — кого сидя, кого лежа: "Спасители"[12] побаивались сюда летать. Я знаю, что создана прекрасная операционная на базе КамАЗа. Их всего две в наших вооруженных силах — видел на картинках. Одну из них прислали в ТуркВО на учения, но только не на войну — боялись, что угробим. Абсурд? Притом чистой воды! Мы здесь предложили принципиально новую схему развертывания медпункта и медицинского батальона в боевых условиях, но ее начальство оставило без внимания. Почти пятьдесят лет мы готовили страну к глобальной, стратегической войне, а в Афганистане пришлось вести малую. К ней мы оказались не готовы.
До 87-го всех раненых мы эвакуировали в кабульский госпиталь вертолетами — я не мог нарадоваться. Но с появлением "Стингеров" массовое использование вертушек запретили. Приходилось до отказа набивать БТРы искалеченными людьми (по пятнадцать в машине) и отправлять по здешним, так сказать, дорогам в Кабул.
Все лекарства поступают к нам со складов в стекле. Как я потащу этот хлам в горы? Побью ж все! Даже повстанцы используют для транспортировки медикаментов в боевых условиях полиэтиленовые мешочки — удобно и компактно. А мы все еще остаемся на уровне достижений времен Великой Отечественной.
Григорьев распахнул дверь, и в операционную ворвался свежий воздух. Он пах горелой бумагой. Серый пепел медленно опускался на пол.
— Это мы письма сжигаем: люди-то, — пояснил Григорьев, — уже уехали в Союз, а почта все идет… Мы вот уходим, а как они, — он кивнул на шедшего по аллее афганского военного летчика, — без нас останутся — не знаю. Не научились они у нас! Это трагедия. Показываю на днях их врачу трехзубый крючок, а он понятия не имеет, что это за штуковина… Недавно привезли раненого с проникающим ранением в живот: два отверстия — входное и выходное. Афганский хирург берет обычные черные нитки, какими я штаны себе зашиваю, и начинает штопать отверстия. И все! В другой раз привезли к нам бойца — пуля застряла в брюшной полости. Живот надулся, как барабан. Я сделал операцию — оказалось, бедняге залепили дырку в кишке лейкопластырем.
Вошел фельдшер, взял с тумбочки целый ворох каких-то склянок и столь же внезапно вышел. Его белый халат растаял в темноте.
— Но я, — задумчиво произнес Григорьев, — чист перед афганцами. Чист перед самим собой. Я лечил людей, в меру сил старался их спасать. Вот через несколько недель меня тут не будет. А я не знаю, радоваться мне или плакать. Такое ощущение, будто в Союз еду доживать жизнь. Здесь я выложился до конца. Такого у нас никогда уже не будет. Может, такое и не нужно — не знаю… Но кем я буду, когда вернусь?
Он помолчал минуту. Зачем-то завел часы, хотя последний раз делал это минут тридцать назад.
— Я, — сказал он шепотом, — очень боюсь возвращения. Очень.
В глазах его печаль перемешалась со страхом.
В старости так боятся запаха сырой земли, в детстве — ночной пустоты, а в зрелости — неудач.
Джабальский Григорьев в будущее смотрел спокойно. Отвалив мне целую пригоршню таблеток — каждая размером с пятак, — он пожелал мне сохранить то, что есть, — жизнь.
— Больше ведь нам ничего и не надо, — постановил он, а я вспомнил Баглан, 1987 год, апрель, воскресенье, шесть часов утра.
…Бои шли с девятой на восьмую улицу. Группировка Гаюра сопротивлялась отчаянно. Уже две недели наша дивизия держала ее в непробиваемом кольце, но уничтожить не могла. "Духовский" гранатометчик с расстояния в триста метров прямой наводкой попал в нашего солдата на блоке.
Все, что осталось от человека, уместилось в гильзе от ДШК[13].
Ни одно слово из того длинного набора слов, изобретенных для определения смерти человека, в данном случае не годилось, потому что не о ком и не о чем было сказать: 'Он умер", "он погиб", "кончился", "отдал Богу душу". Не срабатывал и солдатский жаргон с его "гукнулся", "улетел", "сказал, чтоб довоевывали без него", "взял планку", "дембельнулся досрочно", "ушел в запас", "родился обратно", "вышел в проекцию", "выложился", "выпал в осадок", "спрыгнул"…
VII
Полковник Сергей Ан…енко отвоевал в Афганистане двадцать один месяц. Долгое время командовал джабальским полком, но осенью 88-го был назначен замкомдива.
Хотя силы дивизии были pacтянуты вдопь дороги от Кабула почти до перевала Саланг, Анн…ко по-прежнему находился преимущественно в зоне ответственности своего бывшего полка, потому что знал ее как свои пять.
Был Ан…енко высок ростом, широк в кости. Лет — не больше сорока. На его подбористой фигуре ладно сидела военная форма. Серые глаза зверовато глядели из-под мощных надбровий, припорошенных (когда он снимал кепи) россыпью пшеничных волос. Волевая линия крепкого породистого носа делила остроскулое лицо пополам. Сквозь смуглую кожу тщательно выбритых щек пробивался едва приметный румянец. Золотистая полоска аккуратных усов прикрывала сверху рот, очерченный несколькими сильными короткими штрихами. Глубокая ямка рассекала правильный металлически поблескивавший на солнце подбородок.
"Вот он — человек, на которого должна равняться армия!" — шепнул мне кто-то, обдав промерзшее насквозь ухо горячим дыханием. Я оглянулся, но позади ничего не было.
Ан…енко сплюнул окурок, зло проследил за его стремительным полетом.
— В последний год мы с "духами" крепко закорешились — сообщил он негромко, — прямо закадычными друзьями стали. Однако же полагаться на это нельзя. Восток — дело темное и хитрое. Говорят одно, думают второе, делают третье. Так-то. Словом, усиливаем маршрут как можем. На днях пришли два батальона — десантники и мотострелки. Сейчас занимаемся размещением людей на заставах. Тесновато, конечно, но жить и воевать можно. За Северный Са-ланг я не боюсь: там исмаилиты прочно оседлали маршрут. Тут, на южных подступах к перевалу, посложней. Именно здесь сейчас сосредоточены мощные силы Ахмад Шаха. Одна лишь группировка Басира насчитывает больше четырехсот штыков. Они полагают, мы скоро начнем здесь боевые действия. Но я по мере сил успокаиваю и Басира, и прочих командиров. Я сказал им: если вы обеспечите безопасность вывода наших войск через Саланг, мы усиливать маршрут не будем. Я предложил подписать договор, который обязал бы их охранять дорогу от нападений других повстанческих отрядов, пропускать колонны афганских регулярных войск, а нас — воздерживаться от боевых. Но они отказались, заявив, что устное слово мусульманина — закон. В общем, поглядим-посмотрим… Хотите курить?
— У вас какие? — спросил я.
— У нас "Ява", а у вас?
— У нас "Лихерос" — остатки кабульских запасов. — Я достал вскрытую пачку.
— iEstas cigarros! iO madre mia! Можно взять одну? — спросил подошедший к нам комбат Абрамов.
— Пожалуйста, — ответил я. — Откуда вдруг испанский на подступах к Салангу?
— Как — откуда? — усмехнулся Абрамов. — С Кубы, вестимо! Там тоже пришлось отслужить. А тут двадцатый месяц пошел. Куба — самое светлое пятнышко в жизни. Семьдесят третий — семьдесят пятый… Золотое времечко! Тоже там купались?
— Не довелось, — ответил я. — Просидел как-то целый день в аэропорту: по усам текло, а в рот не попало.
— Гавана-мама! — Абрамов вкусно, глубоко затянулся. — Ладно, братцы, мне пора — надо объехать заставы.
— Батальон Абрамова, — Ан…енко махнул рукой ему вслед, — растянут на тридцать семь километров по маршруту: семнадцать сторожевых застав, не считая выносимых постов. Где-то все время что-то происходит.
Я сказал:
— Пока что здесь, на дороге — а она стратегическая, — не видать регулярных афганских войск. Дивизия уйдет на север через несколько недель. Кто же будет контролировать трассу?