Страница 69 из 79
Он ждал сурового порицания, но реакция друга его приятно удивила – Масуд грустно покачал головой и рассмеялся:
– О, Морган! Ты когда-нибудь изменишься?
– Сомневаюсь, – ответил Морган. – Поздно.
– Мне кажется, – проговорил Масуд, – что пора отвести тебя к женщине. Я знаю нескольких, кто мог бы тебе помочь. Подумай об этом. Роскошная индийская женщина, груди как плоды манго! Когда надежды уже не остается, это единственное спасение.
– Боюсь, уже ничего не спасти.
Как хорошо рассуждать обо всем с лучшим другом: вопросы пола, которые всегда их разделяли, теперь объединили их. Частично это произошло потому, что они достигли определенного возраста. Масуд огруз и прибавил в весе, да и жизнь вокруг него стала весомее – он радовался своей работе, полнился энтузиазмом и кипел планами. Он наслаждался финансовым благополучием и счастливой семейной жизнью, ожидая от будущего еще больших радостей. Морган, хотя ему не так везло в подобных вещах, примирился с мыслью, что Масуд не станет его любовником, по крайней мере в той форме, как он когда-то хотел. Но эта потеря стала одновременно и приобретением, внеся новую мягкость и нежность в отношения, установившиеся между ними.
Когда Морган приезжал в Хайдарабад в первый раз, Зорах, жены Масуда, не было. Он встретил ее в свой последний приезд, и они осторожно попытались понять друг друга и подружиться. Оба старались добиться благого результата, и старания их увенчались тем, что они стали относиться друг к другу с восхищением. Но Зорах с мальчиками должна была на несколько дней уехать, и на время все установилось как прежде, когда Морган и Масуд были молодыми – они жили в зенане, женской половине дома, спали на соседних кроватях на задней веранде, и к изголовьям их свешивались кисти винограда.
Были здесь и старые друзья, и новые знакомые, которых Морган раньше никогда не встречал. Шервани и братьев Мирза он сразу узнал. Все тепло отнеслись к английскому гостю, чье имя часто слышали от Масуда, и принимали его как человека своего круга – как всеми уважаемого индийца.
Неизбежно говорили о политике – откровенно, не щадя чувств Моргана. Злости в таких разговорах не слышалось – индийцам было нечего терять. Раздел турецкой империи, так называемого Османского халифата, последовавший после войны, вызвал ярость в среде магометан и подтолкнул индийских мусульман, которые ранее поддерживали Англию, в ряды Индийского национального конгресса. Теперь все они объединились вокруг Ганди на его платформе гражданского неповиновения.
Именно в этот момент в Индию должен был приехать принц Уэльский. Почти все в кружке Масуда отрицательно относились к визиту члена королевской семьи. Морган, последние шесть месяцев живший среди людей, и политически, и эмоционально связанных с Британской империей, был ошеломлен, услышав голос оппозиции. Как они ненавидят англичан! Как они хотят изгнать их из своей страны, как не доверяют им! И насколько плохо англичане понимают то, что сделали!
Как и всегда в подобных ситуациях, Морган переживал внутренний конфликт. Сидя рядом с Масудом и его друзьями, он сочувствовал их настроениям. Родись он здесь и имей другой цвет кожи, тоже бы возмущался политикой Англии в отношении Индии. Но в то же самое время некая часть его была готова протестовать, хотя и не очень громко. Морган неоднократно слышал разумные аргументы, с помощью которых Британскую империю оправдывали не только английские политики, но и его друзья, интеллектуалы вроде Голди. Такие аргументы непросто было опровергнуть. Если бы политика проводилась цивилизованными способами, а политики были людьми благородными, все могло бы быть иначе. Именно бездушие и бессердечие политиков уничтожили те идеалы, что в душе своей хранил Голди. Все величественное сооружение подорвало плохое воспитание тех, кто его поддерживал. Нельзя было не увидеть, что на определенном уровне великую мечту убивала обычная грубость – то, что в избытке присутствует на рынке и что недопустимо в политике.
Но мечта умирала, без малейших сомнений. Свидетельством тому стало изменение интонации в речи живущих здесь англичан. Некоторые во всеуслышание заявляли, что уедут – пусть не сейчас, пусть даже не в самые ближайшие годы, но непременно уедут. Конец британского владычества в Индии наступит и будет означать конец Британской империи как таковой.
Морган ощутил ветер перемен месяц спустя, когда сопровождал Масуда в деловой поездке в юго-западную оконечность штата. В Лингсугуре, куда они приехали, раньше располагался английский военный городок, но он был брошен еще в 1860 году, и на его месте остались только развалины того, что знаменовало собой колониальную оккупацию. Странно было ходить среди руин бунгало, то там, то здесь перехватывая звуки разговоров, которые вели между собой призраки прошлого, притрагиваться к штукатурке эстрады для выступлений полкового оркестра. Кладбище тоже несло на себе следы прошлой жизни; не все ушло под землю, но все так или иначе было унесено ветром времени. И плакальщики уже никогда не придут скорбеть по ушедшим близким. Здесь не осталось ничего английского – ни людей, ни языка. Эта пустота оказалась неожиданно трогательной – вне зависимости от того, что когда-то ее наполняло. Жизнью дышали здесь только ветер да трава.
* * *
Морган заказал билет домой на середину января. Он собирался сделать пересадку в Порт-Саиде и провести несколько недель с Моххамедом, если позволит военная обстановка. По Египту прокатывались волны беспорядков, часто выливавшиеся в ожесточенные столкновения сторон. Самое большое беспокойство у Моргана вызывал тот факт, что его кораблю вообще могли не разрешить войти в порт.
Было решено, что Мохаммед встретит его на борту. Он теперь работал в Порт-Саиде, но они могли бы провести несколько недель вместе в путешествии по стране. Мохаммед вновь стал отцом – на свет появилась дочь, а потому объем его обязанностей по дому вырос, но несколько дней ему можно было провести вне дома, оставив детей на попечение жены и родственников.
Корабль вошел в Суэцкий канал, и Морган пребывал в отличном настроении. Путешествие прошло прекрасно; людей на борту было немного, и все они составляли приятную компанию. Поначалу Моргану пришлось жить в двухместной каюте ближе к сердцевине корабля, но затем любезный старший стюард переселил его в одноместную каюту у борта. В иллюминатор и с верхней палубы Морган любовался нежными оттенками воды канала и умеренно теплым морским воздухом. Но наибольшее удовольствие он получил от предвкушения близкой встречи с другом.
Корабль пришел в Порт-Саид рано утром. Новое беспокойство – а вдруг Мохаммед не знает, что изменилось расписание, и не найдет Моргана? Но вскоре после того, как они причалили, в дверь каюты постучали, и Морган, улыбаясь, открыл. Однако это был не Мохаммед, а старший стюард, держащий в руке доставленное на борт письмо. Когда Морган распечатал его и увидел знакомый почерк, сердце его подпрыгнуло от радости. Но только на мгновение. Мохаммед не мог встретить его, потому что снова заболел. Морган должен приехать в Мансурах.
* * *
– Мне очень жаль, Форстер!
– О нет, мой милый друг, это мне жаль. Что произошло?
– Я не знаю. Около двух недель, нет, трех, стало сильно больно. Потом напала слабость и пошла горлом кровь. Я думаю, вернулась старая болезнь.
– А как ты себя чувствуешь сейчас?
– Ты рядом, и я уже чувствую себя лучше.
Но Морган видел, что Мохаммед серьезно болен. Он так похудел, что торчали ребра, а дыхание исходило из груди со свистом. Чуть позже, когда Мохаммеду понадобилось в туалет, он встал с трудом и пошел, опираясь на стенку.
Впоследствии Морган упрекал себя, что первой его мыслью о Мохаммеде была мысль весьма эгоистичная. Все время, пока он, в Девасе, пользовался услугами Канайи, мыслями он обращался к Египту и мечтал о том же, что делал в Индии, но с участием Мохаммеда. Но он сразу понял, что никакой речи о физической близости и быть не может. Превратившись в свой собственный каркас, его друг настолько сдал, что, казалось, его может унести порывом сильного ветра.