Мне ли бояться!..

— Не воображай о себе слишком много! Просто мне интересно.

— Что?

— Что будет дальше.

— Мне и самому хочется об этом знать. Но ни тебе, ни мне будущее неведомо. — Этот разговор они вели уже в такси, которое мчало их в Сокольники.

Они сидели на заднем сиденье, между ними лежал перс Монтигомо, а таксист, улыбнувшись в зеркальце, вставил:

— Да, ребята, когда ты за рулем — о будущем лучше не говорить. Особенно при таком гололеде. Вот вчера мой напарник чуть в трамвай не въехал.

— Что же ему помешало? — поинтересовался Гавр.

— Тормоза. В любом деле главное — надежные тормоза.

— Даже в любви?

Таксист задумался.

— Нет, — решил он наконец. — Тут надо лететь с горы, как снежный ком.

— Здравая мысль, — согласился Гавр, искоса поглядывая на Веру, которая прислушивалась к разговору. Его радовало, что она так просто, первая перешла на «ты».

— И я вам вот что скажу, — добавил словоохотливый таксист. — Любовь должна быть немного безумной. Какие уж тут тормоза, какие дорожные знаки! Нет, закрывай глаза и жми мимо гаишников! — Таксист-философ так увлекся этой темой, что даже развернулся к Гавру, чтобы посмотреть — вполне ли тот уяснил его мысль.

— За дорогой-то все же следите, — посоветовал Гавр. — А то мы и впрямь все тут перевлюбляемся.

Таксист замолчал, а Гавр тихо спросил у Веры:

— А ты любишь кого-нибудь?

— Родителей, — твердо ответила девушка. И добавила: — И вот его, Монтигомо.

— Так быстро?

— Как снежный ком.

— А чем ты вообще занимаешься?

— Учусь. На психологическом факультете.

— Без работы не останешься. Психов вокруг хватает, еще и прибавится. А родители кто?

— Мама врач, папа филолог. Поэт и переводчик. Сегодня, между прочим, его творческий юбилей в Домжуре.

— Как же его фамилия? Пушкин?

— Нет, — ответила Вера, помедлив. — Жуковский. Не улыбайся. Мы — дальние-дальние потомки того самого.

— Понятно. Извини, не читал. Я имею в виду твоего папу.

— Кто же теперь читает стихи? Все только торгуют.

— Верно. Не читают, а считают…

Они проезжали по Староалексеевской, когда таксист снова обернулся к ним, чуть не бросив руль. Видно, засевшая в голову мысль никак не давала покоя.

— Тормоза должны быть в нашем деле и у политиков, — объявил он, багровея. — Но у этой своры не только тормозной — мозговой жидкости нету. И чего я за них голосовал, дурак? Русского человека все время обманывают.

— Но обмануть до конца не могут, — добавил Гавр. — Вы руль-то не отпускайте, коли взяли в руки. А то перехватят. И в трамвай въедем.

— Не боись, сынок! Домчимся с песней.

— Вот-вот. Песня нас и сгубила. Когда поем, к нам и подкрадываются.

Монтигомо проснулся, выпустил коготки и промурлыкал:

— Тюр-ма…

— Точно! — обрадовался таксист. — Тюрьма по ним плачет! Только ведь сбегут за границу, не достанешь.

Минут десять ехали молча, а взволнованный таксист швырял машину налево и направо. Уже въехали в Сокольники, когда он вновь «разродился» тормозной темой:

— Так что, ребята, в любви тормозов быть не должно. В браке — другое дело. Но браки совершаются на небесах. — Тут и Вера, и Гавр вздрогнули. — Кому — в наказание, а кому — в радость. Кто как заслужил. Кстати, есть такая передача на телевидении. Не видели? А что-то мне ваши лица знакомы. — И таксист, развернувшись вполкорпуса, стал разглядывать Веру и Гавра.

— Руль! — заорал ему Гавр, но машину уже закрутило прямо перед будкой ГАИ.

Покружившись некоторое время на обледенелой трассе, она ударилась о борт одиноко стоящего автобуса. Гавра швырнуло к дверце, Монтигомо — на него, а Веру — на них обоих.

— Все! — сказал таксист с каким-то облегчением. — Приехали! Все живы? Дальше пешком дотопаете. Вон капитан идет.

— Ну ты лихач, батя! — только и смог выговорить Гавр. — Тебе бы государством управлять, а не машиной.

— Я же говорил, главное — тормоза! — назидательно ответил таксист.

В квартиру Вера вошла одна, а Гавр остался ждать на лестничной клетке. Она осторожно прошла по коридору и заглянула в комнату. Родители спали сидя, каждый в своем кресле.

— Тсс! — предупредила она Монтигомо, и перс тихо проурчал в ответ свое любимое слово. Потом Вера достала из холодильника молоко, налила его в блюдце. — Объяснишь им все, когда они проснутся, — сказала она. — И не пугай их, пожалуйста.

Вера задумалась, стоя перед зеркалом: правильно ли она поступает? Уйти или остаться? Но сомнения длились недолго. Ее уже так закрутила какая-то сумасшедшая круговерть, что какие вообще тут могли быть сомнения?.. Она взяла карандаш и, не надеясь все же на сообразительность Монтигомо, написала родителям короткую записку, всего четыре слова: «Не волнуйтесь, все чудесно». А затем выскользнула за дверь.

5

— Где же сказка? — спросила Вера.

— Вот здесь. Утренний спектакль — самый детский. Как раз для нас, — пояснил Гавр, подходя к служебному входу театра на Тверском бульваре, которым руководила знаменитая актриса. — «Синяя Птица» — вечно исчезающая мечта, ты ее ловишь, а она оставляет лишь перышко.

Он достал какое-то удостоверение и предъявил вахтеру. Затем они вошли в лифт и поднялись на четвертый этаж. В коридоре на одной из дверей висела табличка: «Литературная часть». Гавр открыл комнату своим ключом. В кабинете стояли два стола, шкаф, диван, несколько кресел, а на вешалке висели цилиндр и шпага. Один стол был завален рукописями, а другой — девственно-чист.

— Располагайся где хочешь, — небрежно бросил Гавр, запихивая ногой муляж автомата под диван. — Тут я и работаю.

— Ты же врал, что банкир? Обанкротившийся.

— Я сочинял. Начитаешься здесь разных пьес, поневоле и сам станешь сочинителем. Я — литературный редактор. Тоже обанкротившийся. Сейчас какую профессию ни возьми — все банкроты. Так что не так уж я и лгал.

— А чем ты тут занимаешься? — Вера взяла в руки шпагу и нацепила на ее острие цилиндр.

— Ничем. Рукописи смотреть уже не могу: надоело. Да и не нужно. Все решает сама Великая Актриса. Хожу на прогоны спектаклей, пью кофе в буфете. Скоро меня ликвидируют, как пережиток.

— И куда ты пойдешь?

— Возьму автомат, шпагу — и на большую дорогу. Жаль, в реквизиторской пулемета нет. — Гавр собрал со стола несколько рукописей и запихнул их в переполненный шкаф. Затем вытащил красную папку. — Погляди, что пишут. Это уже по твоей будущей профессии. Клиент. Пьеса называется «Конец Вавилонской Блудницы». А среди действующих лиц он собрал Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Горбачева и Ельцина. Ну отчего бы им не встретиться в одном жарком месте? И множество мелких персонажей. Я насчитал сотню, а потом сбился и плюнул. И все говорят стихами. Да, чуть не забыл! Есть там еще Некто таинственный, который торжествует в конце пьесы, пожирая всех остальных. Чуть ли не зрителей в зале.

— А в чем же смысл? — Вера встала рядом, заглядывая в страницы.

— Видишь ли, все они передают власть друг другу, чтобы в конце концов она досталась этому Некто, последнему, Зверю, который водрузит свое антихристово знамя и сожжет все в огне. Такой вот печальный финал, Вера. — И Гавр слегка приобнял девушку за плечи, как бы утешая.

— А почему такое странное название?

— Это образное сравнение. Под именем Блудницы автор имел в виду город, где разворачиваются события.

— Страшный конец нас ждет, если его пророчества сбудутся, — промолвила Вера.

— Место пьесе — в корзине! — ответил Гавр и уже собрался швырнуть ее туда, но передумал. Поставил на полку. — Сохраню и буду почитывать внукам. Потому что такому — не бывать!

— А если будет, то, может быть, спасутся лишь двое, два сердца, чтобы возродить заново поруганное и поверженное? — спросила вдруг Вера.

Гавр не успел ответить, поскольку дверь распахнулась и в комнату влетел офицер царской армии, похожий на полковника Вершинина из чеховской пьесы.