Мне ли бояться!..

Когда они умчались, я пошел к метро и уже у входа, обнаружив в кулаке смятую двухсотрублевку, сунул ее нищей старушке. Полина сделала свой выбор, и, может быть, она права. Хотя все во мне противилось этому. Я чувствовал себя как аквалангист, которому перерезали кислородный шланг. Да еще где-то рядом кружат акулы. Я добрался до Главпочтамта и позвонил оттуда в Тверь, чтобы хоть немного глотнуть воздуха. Трубку сняла Катя.

— Что случилось? — спросила сестра; она сразу поняла по моему голосу, что не все в порядке.

— Скверно, — сказал я. — Так здесь скверно, если бы ты знала!..

— Поезжай сейчас же к Володе. Вас лишь двое в Москве. Позвони ему.

— Хорошо, — пообещал я. — Катя, предупреди маму, что завтра я приеду. Наверное, не один.

— Снова с девушкой?

— Ее еще нельзя так назвать. Помнишь, о чем мы говорили? Она всем понравится.

— Не сомневаюсь. Будем ждать. Мы все любим тебя.

— И я вас тоже, — сказал я, вешая трубку. Больше не мог говорить — ком стоял в горле.

Потом, когда я немного отдышался, набрал еще один тверской номер. Анин. Сам не знаю зачем. Возможно, потому, что до меня наконец-то дошло: насколько умеешь прощать ты, настолько простят и тебя. Я только послушал ее взволнованный голос, но сам говорить не стал. Будет лучше, подумал я, если мы объяснимся при встрече. Оставался еще один звонок, последний. Брату. Мне не очень этого хотелось, но я набрал номер.

— А я разыскиваю тебя, — сказал Володя. — Приезжай ко мне через час. — Голос у него тоже был взволнованный.

— Ладно, — согласился я. — Накрывай стол. Есть повод выпить.

15

Володя жил в доме на Кропоткинской, купив квартиру полтора года назад, когда дела у него пошли в гору. В нашей семье он один такой — удачливый. В смысле накопления. Знает, где купить, где продать, а где, извините, надуть. Я у него редко бывал. Может быть, из-за жены, которая всегда смотрит с жалостью на свои лакированные полы, если кто по ним ходит. Но сейчас ее не было дома. Я достал из сумки бутылку «Амаретто», поставил на стол. Мне отчего-то хотелось сегодня выпить. А Володя был чем-то озабочен или напуган — прислушивался к каждому шороху за дверью. Может быть, подумал я, Аслан решил на него наехать из-за меня? Вполне возможно.

— Тебе больше не звонил Аслан? — спросил я напрямую.

— Нет, — ответил он поспешно. — С чего бы? Это ваши дела. Ты так и не отдал долг?

— Сам догадайся. — Мне не понравилось, что он глаза отводит. — А где Люся?

— Отправил к матери. А Полина твоя как?

— У бабушки. Что мы все топчемся, садись, наливай. Зачем вызывал?

Тут он завел какую-то волынку: мол, мы давно не беседовали, не говорили по душам, мол, он, как старший мой брат, озабочен моей судьбой, и мне надо задуматься, как жить дальше, потому что время идет неумолимо.

— Время идет неумолимо, — повторил он в растерянности. Вид у него был как у кота, съевшего чужую сметану. Что-то не припомню его таким.

Я слушал-слушал, а потом отошел к окну и стал смотреть на улицу.

— Отойди от окна, — попросил Володя.

— Сейчас, — сказал я и тут увидел, как к подъезду подкатывает машина. Очень хорошо мне знакомая. А из нее вылезают Аслан и трое его ребят. Я сразу все понял.

— Ты меня сдал Аслану? — повернулся я к брату.

— Да нет же! — крикнул он. — Я просто вам встречу хочу устроить. Иначе он грозил до Люси добраться!

— А ты не понимаешь, балбес, чем эта встреча закончится? — быстро сказал я и пошел к двери. У меня оставалось не так много времени в запасе. Пока они поднимутся на третий этаж.

— Ты сам во всем виноват! — крикнул мне вслед Володя, но я даже не стал ему отвечать. Бесполезно.

Я выскочил на лестничную площадку и помчался вверх по этажам. Охота началась. Теперь меня будут обкладывать со всех сторон, пока не прижмут где-нибудь. Кем же все-таки быть лучше: загнанным волком или собакой в стае? Я добежал до последнего, двенадцатого этажа и замер. Сердце в груди прыгало, как теннисный мячик. Где-то внизу заурчал лифт, поднимаясь наверх. На крышу вела металлическая лестница, и люк, слава Богу, оказался не заперт. Я выбрался наружу и огляделся. Некогда было любоваться обманчивыми красотами Москвы, и я побежал в сторону крайнего подъезда. Все-таки я везучий — здесь люк был тоже открыт. Я спустился на этаж, вызвал лифт и поехал вниз. Теперь я дышал более спокойно. Мне показалось, что я их перехитрил, оторвался. Но когда я выскочил из подъезда, то увидел идущего навстречу одного из людей Аслана.

— Стой! — крикнул он мне и сунул руку во внутренний карман.

Я не стал дожидаться, когда он что-то там вытащит, и бросился наутек, прямо через улицу, славировав между машинами, словно слаломист. Только тормоза позади визжали. Тот, что за мной гнался, быстро отстал; он, видно, уважал правила дорожного движения. Меня больше всего удивило, что это был наш, русский парень, никакой не кавказец. Белобрысый, с тупым рылом. Ну да Бог с ним! Главное — ушел.

Часа два я мотался по Москве, не зная, куда приткнуться и к кому пойти. Выходило так, что абсолютно некуда. Ни вперед, ни назад, ни вбок. Словно везде красные флажки развесили. Для себя я уже твердо решил: приеду завтра утром за Леночкой и увезу ее от всей этой мерзости и скверны в Тверь. В Убежище. Родители ее только рады будут, что избавились. А мои — поймут. И сам я больше в Москву ни ногой. Пора столицу России в такой город, как Тверь, переносить. Потому что, как я понимаю, столица — это лицо народа, а здесь лишь харя блудливая. Снова вспомнилась та песня Шевчука про осень. Поганая эта осень для всех нас, даже если кто в сторонке стоит. Все равно в небе жгут корабли, и чужие, и твои, и получается, что никому не долететь до рассвета. Одних сделают волками, других собаками, а человека не будет.

Неизвестно, как я оказался на автовокзале, на «Щелковской». А время уже подходило к десяти. Через два часа комендантский патруль затопает. Зарыться, что ли, в кучу желтой листвы? Я купил бутылку пива, сидел на скамейке и потягивал рядом с лохматым стариком в рваном пальто. Он смотрел на мое пиво и облизывался. Я протянул ему бутылку, и он жадно ухватился за нее.

— Не хотите ли чего покрепче? — спросил я вдруг. Мне показалось, что ему не слаще, чем мне. А может быть, гораздо хуже.

— Если угостишь, — произнес старик. У него слезились глаза, а руки дрожали.

И я пошел к киоску, купил дорогую финскую водку, батон копченой колбасы, соленые чипсы и вернулся обратно. Мы разложили это между собой на лавочке, а старик выудил из кармана стакан.

— С Богом! — сказал он, махнув свою дозу.

— С Богом! — повторил я, принимая из его рук стакан.

Так мы сидели, закусывали и смотрели на отъезжающие автобусы. Потом к нам присоединился еще один старик, приятель первого. Он нес сумку с пустыми бутылками, озираясь по сторонам, как бездомный пес, и мы пригласили его разделить нашу трапезу. Сборщик посуды конечно же не заставил себя упрашивать. Мы все согрелись, и нам стало гораздо веселее. Словно солнце выглянуло, хотя время приближалось к полуночи.

— А хорошо бы повторить! — мечтательно произнес первый старик. Наверное, он не стригся лет десять. Но в лице его все равно было что-то благородное.

Второй старик пропел:

— «Жизнь невозможно повторить опять!..»

— А попробуем, — сказал я. — Главное, господа генералы, не вешать нос. Только нас здесь в скором времени заметут.

— Пошли в лес, к пруду? — предложил лохматый старик.

— Холодно, — заметил сборщик посуды. — Может, к Клавке, дворничихе?

— Ничего не холодно. Костерок разведем.

— Правильно, — вмешался вдруг незнакомый мужчина в ватнике, с сумкой через плечо. Он, оказывается, давно сидел рядом с нами и прислушивался. — Мой автобус только в пять утра отходит. Возьмите, ребята, и меня с собой. Я в долю войду.

— Никакой доли, — сказал я. — Сегодня мой праздник, я угощаю.

— А что за праздник? — поинтересовался он.