Мне ли бояться!..

— А мне жабой. И в лабораторию попасть, на опыты.

— Хватит вам! — застучала ножом по раковине Марья Никитична. — Слушать тошно.

Но мы еще немного подурачились, а потом я побежал к себе в палатку. А когда бежал, думал: будь я постарше лет на десять и упакован во всех отношениях, я бы ее точно удочерил, все равно ее родители ни на что не годятся, от них вреда больше, чем пользы; а если бы Леночка была моей ровесницей — ходил бы с ней на все вечера и тусовки, и никто бы ее пальцем не смел тронуть, а потом, может быть, мы бы и поженились. И тут, на этих самых мыслях о семейном счастье, где-то рядом над моей головой засвистели пули, и я бросился на землю, под дерево, словно кто-то меня толкнул. Видно, они стреляли по бегущим мишеням. Развлекались. Странно, но мне ничуть не было страшно. Скорее наоборот. Какое-то возбуждение и ожидание чего-то необычного. Впрочем, что может быть необычнее собственной смерти? Я видел много парней и девчонок моего возраста, которые прятались кто где, но продолжали высовываться, а некоторые перекрикивались и смеялись. Кто-то пил пиво, а кто-то обнимался. И все с любопытством глазели на эту штуку — смерть. Неужели она так обольстительна? Глупо быть подстреленным в Москве из-за того, что политики делят власть. Мне чихать на тех и других, я хочу жить нормально. Это уже потом я понял, что убивают больше всех тех, кто на нейтральной полосе, потому что по ним лупят с обеих сторон. Короткими перебежками я добрался до своей палатки и постучал условным способом. Гриша открыл дверь и впустил меня.

— Тю! Я думал, ты уже жмурик, а кишки на гусеницах, — сообщил он, открывая еще одну банку пива. — Что делать будем? Пережидать?

— А куда дергаться?

Гриша только играет крутого парня — для девочек, а на самом деле рохля и трус. И хотя он выше меня на целую голову и тяжелее, но драться совершенно не умеет. Сколько раз, когда на нас ночью наезжали, мне приходилось одному отмахиваться, пока он в это время бегал звонить Аслану. Конечно, ничего серьезного не было, настоящие разборки не у нас, а наверху проходят, но все равно неприятно, когда против тебя трое или четверо местных шпанят выступают. Один раз мне неплохо досталось — неделю хромал. А у Гриши в голове, как и у всех людей, два полушария, только одно занято долларами, а другое — бабами. И все. Ну, может быть, найдется еще местечко для жвачки, которой у него полон рот. Это он нижнюю челюсть разрабатывает, хочет, чтобы она была у него как у стопроцентного американца. Чудак, лучше бы он мозги тренировал, там они тоже пригодятся. Вот и сейчас он завел свою любимую пластинку под названием: «Вчера я познакомился с такой девахой!» Видя, что я его не слушаю, он сменил тему и заговорил о долларах, которые на торгах поползли вверх. Но больше всего его обеспокоило, как эти события в Москве отразятся на курсе. Потяжелеют ли зелененькие? Ему хоть пусть полгорода друг друга перестреляет, лишь бы доллар уцелел.

— Мотал бы ты поскорее в Америку, — пробормотал я, занимая единственный топчан в нашей палатке.

На следующий день в Москве ввели комендантский час. Ночных покупателей, естественно, как ветром сдуло. Но все равно Аслан приказал нам дежурить в палатке, чтобы ее ненароком не разворовали. И все же я благодарен этому чертову комендантскому часу. Ведь если бы не он, я бы не встретил Полину.

2

Это произошло на второй день. Около часа ночи я вышел из палатки покурить, а вокруг — ни души. Только окна в домах еще горели, и это успокаивало. А то было такое ощущение, что попал в мертвый город. Но может, и за окнами одни призраки? Мне стало как-то грустно, а тут еще этот ледяной свет ночных звезд, будто холодная вода за шиворот. Я люблю утренние звезды, вернее, одну, которая пропадает последней. Ее не сразу заметишь, но она есть, и если ты на рассвете сумел отыскать ее и увидеть, как она медленно исчезает, — считай, что тебе повезло и тебя ждет удача. Сколько раз испытал это на себе. Там, в Твери, она приносила мне счастье. Но, может быть, здесь, в Москве, все по-другому?

Я услышал громкие шаги и голоса, и в конце улицы из-за поворота показались омоновцы. Человек пять или шесть, с автоматами. Издалека было видно, что они только и ждут, когда наброситься на кого-нибудь. Спасибо за приглашение — в другой раз, и я скрылся в своем домике. Хватит с меня. Вчера я уже получил прикладом по спине, до сих пор болит. А вышло это так: примерно в это же время я услышал на улице шум, крики, ругань и выскочил из палатки, хотя Гриша меня останавливал. Со мной всегда так, вмешиваюсь, когда вижу всякую несправедливость, видно, инстинкт самосохранения еще не развит. Смотрю: четверо здоровенных жлобов, омоновцы, избивают молодого парня, совсем подростка, я бы ему и четырнадцати лет не дал. Месят его, как на тренировке, и матом трехэтажным кроют. «Ребята, — говорю, — что ж вы делаете, это ж мой напарник, мы вместе в палатке работаем». Один из них, самый разумный, отвечает: «Тогда забирай, и чтобы не шлялись тут больше». А напоследок кто-то мне прикладом по спине врезал. Меня такая злость взяла, хотел ему с разворота ногой в горло дать, но, слава Богу, передумал. Покрошили бы из автомата, и все дела. На них только посмотреть — все ясно станет, глаза убийц, кровью налитые. Вот интересно: откуда они вдруг взялись все, звери эти? Так этот парень и просидел у нас до утра, чуть не рехнувшись от страха и боли.

Через полчасика я снова вышел на свежий воздух, потому что разговаривать с Гришей все равно что искать по сломанному радиоприемнику хорошую музыку. И вдруг увидел девушку. Она медленно шла по тротуару, растерянно оглядываясь по сторонам, словно неожиданно свалилась с луны и проснулась. Пока она двигалась ко мне, я хорошо ее разглядел. Такой обалденной красоты в жизни не встречал. Если всех прекрасных женщин, живших на земле, соединить в одну — вот, наверное, такой она и будет. Одета она была в серебристый плащ, высокая, стройная, а лет, должно быть, как мне. Я почему-то сразу почувствовал, что она никакая не путана, — слишком лицо беззаботное. Просто унесенная откуда-то ветром. Когда она поравнялась со мной, я выступил из темноты (а одет я всегда в камуфляжную форму) и грозно произнес:

— Стой. Пропуск.

Но она ничуть не испугалась, а смерила меня презрительным взглядом.

— Ты кто такой? — спросила она. — Сын полка?

Вид у меня правда не слишком взрослый, а все потому, что до сих пор не бреюсь. Да еще проклятые ресницы, которых больше, чем нужно парню; они-то и придают моему лицу девичье выражение. А вообще-то внешность у меня обычная; я, как и все в нашей семье, блондин с карими глазами.

— Я комендант особого района, — говорю. — И ты, красавица, тут не ходи, а то отвезу в Лефортово.

— Не валяй дурака, — она отвечает. — А почему так тихо? И где народ-то весь? Время же еще детское.

— Ты, наверное, последние три дня была под наркозом. Не знаешь, что ли, что в Москве комендантский час?

— Ой! — всплеснула она руками. — Я и забыла. Вот досада. Что же теперь делать?

— Возвращайся домой.

— Я живу на другом конце города. А ты мне такси не поможешь поймать?

Я присвистнул.

— Какое такси? БТР не хочешь? Ты вообще откуда здесь взялась такая?

Видно было, что она совсем расстроилась. Задумалась о чем-то, упрямо поджав губки.

— Возвращаться не буду, — сказала словно бы себе. — Пойду, пусть задерживают. Не расстреляют ведь, правда?

— Но перышки начистят, — говорю. — Подожди! Ты можешь у меня в палатке подождать до утра. Осталось-то всего четыре часа до конца комендантского часа.

Она уставилась на меня, широко раскрыв свои синие глазищи, а лицо ее вспыхнуло.

— И ты думаешь, — с возмущением начала она, — что я проведу ночь наедине с каким-то незнакомым проходимцем, черт знает где…

Тут в конце улицы показался патруль, и она тоже увидела его.

— Идем скорее, — сказала она, толкая меня в бок. — Чего встал как истукан? Быстрей!