Мне ли бояться!..

Я позвонил Полине и обрадовался, услышав ее голос. Он на меня очень положительно влиял, как солнечные лучи на кактус.

— Ты завтра что делаешь? — спросил я.

— Утром университет, а вечером, увы, занята. Но мы могли бы встретиться днем.

— А вечером у тебя прием в Хаммер-центре?

— Нет, меня пригласили на телепередачу, в Останкино.

— Жаль. А присоединиться к тебе нельзя?

— Боюсь, не выйдет, — ответила она, подумав. — Там ведь специально приглашают, не просто берут кого попало с улицы. Я, конечно, поговорю с Ксенией, но…

— Не стоит, — сказал я. — Увидимся в другой раз. Полина, хочу сказать одну вещь, не знаю, правда, поймешь ли? — Я крепче прижал трубку к уху. — Я тебя очень сильно… не… на…

— Вижу, — добавила она, рассмеявшись. — Я тоже. И крепко целую.

Повесив трубку, я пересел в кресло-качалку и стал листать иллюстрированные журналы. На часах было уже около одиннадцати, когда отворилась дверь и вкатилась целая компания телевизионщиков во главе с Ксенией. Все они были навеселе.

— А это у тебя что за подберезовик, Ксюша? — уставился на меня один из них, бородатый.

— Ах, это! — махнула она рукой, видно совсем позабыв обо мне. — Это мой племянник. Из Нижнего Новгорода.

— Не похож, — сказал бородатый и попытался потрепать меня по щеке.

Остальные разбрелись кто куда, доставая бокалы и залезая в кастрюли.

— Я там на кухне ужин приготовил, тетя Ксения, — сказал я. — Вы бы перекусили. Правда, я не рассчитывал на такую кодлу.

— Ах ты моя ласточка, — сказала она. — Единственный, кто обо мне позаботился. Разве эти троглодиты помнят о моем желудке?

— Я помню! — произнес кто-то. — У меня третий день бутерброд в кармане. Но ты же не ешь. Ты отбрыкиваешься.

— Я не понимаю, о каких бутербродах идет речь, когда мы принесли с собой пиццу. — Одна из женщин стала выкладывать на стол пакеты.

— Юноша пьет? — протянул мне кто-то бокал.

Я взял и отодвинулся в самый угол. Всегда полезнее наблюдать, чем участвовать.

— На рассвете Алексей, как истинный самурай, сделал себе харакири, — сказала Ксения. Она опрокинула рюмку, показывая, как это происходит, и бородатый пошел за тряпкой.

— Да? А ведь совсем не подумаешь, что японец. Умеют же, черти, маскироваться!

— Нет, что-то азиатское в лице есть, не спорь.

Потом они, слава Богу, забыли обо мне и заговорили о своих делах, о завтрашней передаче, съемках и что «какой подлец» некий Будкин. Подливали при этом изрядно.

— Братцы! Комендантский же час! — вспомнил наконец кто-то. — А у меня пропуска нет.

— И я свой на работе оставил.

— Тогда пошли все вон, — словами моего доброго майора произнесла Ксения. Она покачнулась.

— И я? — спросил бородатый.

— А ты в первую очередь. Но можешь выпить на посошок.

Телевизионщики, посмеиваясь и переругиваясь, стали собираться, путаясь в шапках и куртках. Но еще минут десять Ксения их выпроваживала, потому что кто-то возвращался за шарфом, кому-то нужно было срочно позвонить по телефону, а бородатый просто улегся на коврике в коридоре и сообщил, что не сдвинется с места. А когда все наконец-то ушли, мы обнаружили еще одного, спящего прямо на стуле, за холодильником.

— Ну вот! — сказала Ксения, отправив последнего. — Никогда не занимайся журналистикой, Алексей, если хочешь иметь свой дом.

— Вы бы ложились, — посоветовал я. — На ногах еле стоите.

— Уже сплю, — пробормотала Ксения, уходя в комнату.

Я так и не успел у нее спросить: где мне взять хотя бы раскладушку? Прибрав на кухне, я немного покурил, почистил зубы и пошел искать, куда бы прилечь. Ксения уже спала, свернувшись калачиком под одеялом, разбросав свои вещи по всей комнате, а кроме дивана, других лежачих мест не было. Хорошо хоть, что я нашел второе одеяло в шкафу. Я завернулся в него, погасил свет и осторожно лег рядышком, чтобы не потревожить мою хозяйку.

10

Меня разбудил ароматный запах кофе, и я сладко вытянулся на диване, тут же почувствовав порезанный живот под бинтами. Ксения вошла в комнату, уже приняв душ, с чашкой кофе в руке. Она подозрительно посмотрела на меня, встряхнув рыжими волосами.

— Доброе утро! — сказал я.

— Угу. Слушай, надеюсь, между нами вчера ничего… не было?

Мне захотелось ее позлить:

— А это будет известно только в июне.

— Ну и шуточки у вас в пионерском лагере! — Она сделала глоток и поморщилась. — Я-то все помню, только куда исчез мой сценарий? Он лежал на столе.

— Вы же собирались выбросить его в окно.

— И… выбросила? — без всякой надежды спросила она.

— Нет. Бородатый отобрал и сказал, что вернет в студии.

— Ну, это уже лучше, — облегченно вздохнула она. — Теперь осталось найти очки.

— На кухне. В шкафу. Третья полка. В салатнице.

Она снова покосилась на меня, покачивая при этом головой.

— Из тебя определенно выйдет толк. Ты просто незаменим в хозяйстве. А теперь вставай, пей кофе, и мне надо с тобой поговорить о сегодняшней передаче.

Пока я завтракал овсяной кашей и поджаренным хлебом, Ксения накачивала меня, как себя вести и что говорить в этой молодежной программе, где она была автором и ведущей. Если о политике: одобрямс; о жизни: здорово; о любви: секса мало; понял? Я кивал, пропуская ее наставления мимо ушей.

— Главное, держи себя свободно, смейся, можешь даже скорчить рожу, мне важно показать не твои мысли, которых все равно нет, а вашу свободу. Что вы можете делать что угодно. Скажи, что зарабатываешь доллары. Что мечтаешь съездить в Америку. Наври что-нибудь. На тебе жвачку. — Она порылась в кармане. — Будешь жевать, это теперь обязательно.

«Ей бы Гриша подошел. Или Серега», — подумал я, продолжая кивать.

— Запись начнется в четыре, а в эфир пойдет в половине одиннадцатого, так что мы успеем вырезать, что нужно. Но не хотелось бы лишней мороки. Ты хоть и котенок, но уже с когтями, спрячь их подальше и не показывай. Мне нужен образ молодого поколения девяностых годов: не комсомольцев-добровольцев, а капиталистов-зубастиков; каждый сам за себя, и побеждает сильнейший, чтобы тебе было понятней. Ну что ты все киваешь? Ты хоть что-нибудь уразумел?

— Все, тетя Ксения, — сказал я. — Вы, главное, не волнуйтесь.

— Вот я, например, спрошу на передаче: самый важный поступок в жизни? Что ты ответишь?

— В жизни? Открытие Колумбом Америки.

— Идиот. Я имею в виду твой поступок, в твоей жизни.

— Тогда проще: когда мне было четырнадцать лет, я заработал первые десять долларов на мойке машин.

— Молодец, — покосилась она на меня. — Но я тебе не доверяю. Ты врешь. Ну и продолжай врать, иначе не удержишься на поверхности.

— А где лучше плавать: на поверхности или в глубинах океана? — спросил я, и Ксения задумалась.

— Кто как привык, — ответила она. — Но только вот этого мне в передаче не надо. Вы — дети перестройки и повзрослеете еще не скоро. А в идеальном варианте — никогда. Так и останетесь с подростковыми желаниями и подростковой свободой, пока не состаритесь. Я с тобой откровенна. Но пойми, это лучше для вас. Два слова будут определять вашу жизнь — «хочу» и «дай». Вам и будут давать — когда вафлю, а когда по зубам. Дети — самый удобный материал, дружочек. Им кажется, что они все могут, а не могут они ничего. Даже в туалет сходить без разрешения. Коммунисты дураки, что заставляли шагать в строю, можно и поодиночке: ощущение другое, а смысл тот же.

— Если вы такая умная, то что же сами врете? — спросил я.

— Как тебе, бестолковому, объяснить? — улыбнулась она. — Давай-ка лучше сменим повязку.

Потом, свежеперебинтованный, я ушел с телефоном на кухню и позвонил брату. Володя хмуро сообщил, что миллиона у него нет и чтобы я выкручивался сам, так же, как вляпался. Этого и следовало ожидать. Затем он сказал, что приезжал Аслан и спрашивал меня.

— Что ты еще натворил?

— Ничего, — ответил я и повесил трубку.