Страница 3 из 15
Авок словно заснул беспробудным сном без сновидений, без ощущений, без чувства времени и пространства. С тех пор, по оценкам охотника, основанным на воспоминаниях Авока о ситуации в мире вне его родного леса, прошло почти две тысячи лет.
А душа остроухого всё это время сидела внутри умертвия в безвыходном и совершенно неизменном, по сути, положении. Единственное, её более полноценная и «весомая» по сравнению с конструктами природа со временем придала нежити, в которую эта душа попала, уникальные свойства.
Вероятно, ещё через тысячу-другую лет умертвие с Авоком внутри могло стать мини-боссом уровня, а там и вернуть самосознание. Хотя вряд ли это сулило что-то хорошее хоть кому-то.
Так что, как и в случае с Жюстиной, остроухому охотнику по большей части повезло, что он нарвался на меня. Не то, чтобы он разделял это мнение, то и дело начиная возмущаться, но, в отличие от магессы, до самого своего затухания продолжавшей со мной препираться, Авок, похоже, был тем ещё трусом. И это при том, что едва сдерживал свои вспышки ярости.
Так или иначе, все неясные моменты были объяснены. Даже если Веск ошибался на счёт остроухого, не думаю, что очень сильно. К тому, что вновь начну говорить на два голоса, я был готов, сделать всё равно ничего нельзя было.
А потому я расслабил челюсть и позволил Авоку вдоволь наговориться с кареглазой и Веском, которым история двухтысячелетнего эльфийского прошлого была очень и очень интересна.
Я, со своей стороны, слушал не слишком внимательно. Во-первых, потому что эта информация уж точно не могла бы мне пригодиться, ни в практическом, ни в социальном плане. Люди или, в данном случае, эльфы бывали интересными, но информация о том, как праздновали летнее солнцестояние две с гаком тысячи лет назад в каком-то лесу в жопе мира? Вот уж чего мне точно не надо.
А во-вторых, потому что у меня ещё будет куча времени расспросить Авока обо всём, что я хотел.
Кстати, я тут задумался. Почему я, Веск и кареглазая говорим на одном языке, ещё более-менее понятно. Прямо над нашими головами, на поверхности, раскинулось большое королевство, и в нём, а также в паре соседних, что логично, были похожие диалекты.
А то, что охотник иногда замечает, что я говорю с каким-то там акцентом, лишь подтверждает такой вывод. Почему нас понимает Жюстина — тоже понятно, её родина на деле ближайший сосед «нашего» государства. Но вот почему Авок, эльф, живший двадцать веков назад, отлично понимает нас и может с лёгкостью изъясняться на нашем языке — уже совсем странно.
Однако ответ нашёлся довольно быстро. Или, вернее, подобие ответа. Когда я задал эльфу прямой вопрос, недоумение, прозвучавшее в его голосе, нельзя было не заметить. Оказалось, что мы все говорим на одном общем языке, распространённом как две тысячи лет назад, так и сегодня.
И, более того, Веск с кареглазой, когда услышали об этом, оказались в недоумении ничуть не меньшем. Тот факт, что во всём человеческом мире говорят на едином языке, максимум с какими-нибудь региональными вариациями, был для них совершенно очевиден, как, к примеру, то, что солнце встаёт на востоке.
Интересно, откуда же тогда в моей не помнящей ничего о прошлой жизни голове возникло мнение, что разные народы и даже разные страны должны иметь проблемы с изъяснением?
Впрочем ладно, как говорится, не стоит беспокоиться о том, на что не в силах повлиять. Сомневайся — не сомневайся, ничего не изменится. Так что я решил заняться тем, на что повлиять я мог. А потому уже под утро, когда потолок начал светлеть, я всё-таки заставил кареглазую, чьи глаза уже тоже слипались, улечься спать.
Ей в этот раз действительно повезло. Сора охраняла её как курица-наседка, так что на смуглой коже кареглазой не осталось ни единой царапины. Веск же спал уже давно, так и не приняв горизонтального положения, прислонившись спиной к опорному шесту палатки.
А сам я, приподняв полог, выбрался наружу, «подышать свежим воздухом». Иногда это было полезно и для мёртвых.
Несмотря на то, что на этом уровне было своё подобие смены дня и ночи, для проведших в подземелье не один месяц людей понятие режима сна размылось уже слишком сильно. Так что, пусть наверху было, думаю, где-нибудь полпятого, самое сонное время дня, многие не спали, кто-то уже, а кто-то ещё.
И если бы накануне спираль не пережила сильнейшую волну за последний год, не спало бы куда больше. Однако, именно, как я, просто шатались по лагерю считанные единицы.
С высоты своих метр девяносто я видел лишь двоих, и это с учётом того, что большинство «зданий» спирали были палатками, максимум достававшими мне до груди. Может, кто-то спрятался за каким-нибудь складом или на другом конце лагеря, обзор которого закрывала штаб-палатка, но вряд ли их было много.
Первой была Сора. Выглядела глава лагеря неважно: рука на перевязи, замотанная бинтами голова, чуть прихрамывающая походка. Ей в этой волне сильно досталось, не в последнюю очередь потому, что женщина защищала кареглазую, за что мы с Веском были ей очень благодарны.
К счастью, девочка не знала, чего стоила её безопасность, иначе её вместо любопытства этой ночью мучила бы вина. И стоило отдать Соре должное, рассказывать кареглазой правду о том, что чуть не лишилась глаза, бросившись наперерез крупному птичьему скелету, нацелившемуся девушке в спину, она не собиралась.
Хотя, я почти уверен, на волне сочувствия и самобичевания кареглазой, разыграв всё правильно, женщина точно смогла бы воплотить в жизнь многие свои мечты.
Почувствовав мой взгляд, глава лагеря, сейчас производившая обход, обернулась, и наши глаза встретились. Вернее, мои глаза и её глаз, второй скрывала щедро покрытая заживляющей мазью примочка.
Я тоже не стал рассказывать, что с побеждённым умертвием вряд ли справился бы хоть кто-то в лагере. Но факт того, что тварь я убил, являлся неоспоримым, так что её лёгкий кивок, в котором чувствовались признательность и некоторое уважение, был вполне ожидаемым.
Вторым же бодрствующим в столь ранний час, да ещё и выпершимся на прогулку, был незнакомец. Не сказать что за прошедшие полтора месяца я перезнакомился со всеми в спирали, но с учётом моей неплохой памяти, я мог с уверенностью сказать, что запомнил все лица. И шрам, тянущийся от подбородка через правый глаз до самого лба, я бы запомнил.
Молодой человек, может, чуть помладше кареглазой, строгие черты, внимательный прищур немного узковатых глаз, светлые волосы ёжиком. Он бы совсем не был похож на того, кто рискует своей жизнью в подземельях, если бы не тот самый шрам.