Страница 4 из 7
Глава 2
Тот, который не стрелял
Пианино было посредственным. На троечку с минусом. Но уж чем богаты. Полковой клуб — это не филармония. К тому же это и не полноценный клуб, а так... нечто вроде. Культурно-воспитательная работа применительно к обстоятельствам.
Я каждый день провожу в клубе час минимум. Да, так я готовлюсь к матчу с Ларсеном. Музицирование устанавливает новые межнейронные связи коры головного мозга, и эти связи потом помогают шахматной мысли. Такова теория. Моя.
Ну, и всяко лучше час играть, нежели чистить автомат. Автоматы у нас старые, АК-47. Со склада. На складе они лежали себе в больших деревянных ящиках, покрытые консервирующейсмазкой и обернутые пергаментной бумагой. Мы ящики взяли (тяжёлые, однако), аккуратно вскрыли, автоматы достали и от смазки очистили. А после сборов опять законсервируем, вернём в ящики — и на склад. Сколько таких складов разбросано по нашей необъятной Родине? Достаточно.
Сегодня у нас были учения. Ну, опять же как бы. Шли редкой цепью и стреляли из автоматов. Каждому дали по дюжине холостых патронов и насадку на ствол — без неё холостые не играют. Мне так на полный магазин отсыпали, из уважения. А я их раздал желающим, тем, кому хочется пострелять. Атаманов только крякнул. Я объяснил, что нам, музыкантам, нужно слух беречь, а стрельба — она громкая.
На зачётных стрельбах я закладывал уши ватой. Во избежание. А сегодня я бегал, кричал «ура», но не стрелял. И когда все пошли чистить автоматы, я пошёл в клуб. Чистый у меня автомат. Чистый и смазанный.
При известном навыке — а навык у меня есть — игра на рояле, гитаре, аккордеоне делается на бессознательном уровне. То есть я не думаю, куда какой палец ставить. Процесс идет, минуя сознание, и потому много быстрее, чем у музыканта начинающего. Любую мелодию, даже впервые услышанную, музыкант опытный может воспроизвести с лёту, с поворота. Вот я и воспроизвожу.
Слушателей у меня немного, да почти нет совсем: во-первых, люди заняты, во-вторых, народу приятна музыка простая, «Семь сорок» или «Червона Рута», а я играю «Астурию» Альбениса. Это, собственно, тоже народная музыка, но — не наша, и потому воспринимается поначалу сложно. Зато потом...
Потом, во время шахматной партии, она зазвучит. И поможет найти верные ходы.
Всегда помогает.
— Товарищ курсант, срочно к замполиту, — сказал срочник.
Не так уж и срочно, раз посыльный не запыхался.
— Меня? — я удивился. Командованию полка до нас дела нет никакого. Во всяком случае, до отдельно взятого студента. А тут целый замполит, да ещё срочно!
Я опустил крышку пианино, встал, осмотрелся. Вид неважный: форма, изначально плохонькая, за три недели несменяемой носки стала вовсе партизанской. Ну да ладно, наше дело служивое.
И я пошел за посыльным.
Не случилось ли чего нехорошего? Но плохие вести чужой замполит передавать бы не стал, оно ему нужно? Передали бы свои, институтские командиры. А здесь что-то другое. Может, попросит дать сеанс одновременной игры? Я лучше концерт дам. Бетховен, Шопен, Чайковский, песни советских композиторов.
Нет, не концерт. Тоже попросили бы через наших.
Тогда что?
А вот узнаю.
Меня привели в штабной корпус: замполит сейчас ответственный по части. Так у военных положено, на случай внезапной и чрезвычайной ситуации. Всегда начеку!
— Разрешите войти? — сказал я, хотя уже вошёл.
— А, Михаил Чижик! Проходите, — замполит чувствовал себя неловко. Он, подполковник должен... А что он должен?
— Сейчас звонили из Москвы. По межгороду, — он показал на телефон, обыкновенный телефон в черном эбонитовом корпусе, поди, мой ещё ровесник. Или даже старше.
— И?
— Сейчас перезвонят. Просили, чтобы вы были у телефона.
Действительно, положение. Ему, ответственному по части, подполковнику, звонят и просят позвать Мишу.
Но, видно, звонит человек непростой. Совсем непростой. Так что я кашлянул, отодвинул стул и скромно, на краешек, присел. На стене два портрета. Андропов и Брежнев.
Замполит смотрел то на меня, то на портреты. Неужели кто-то из них и звонил? Или он просто в курсе — должен быть в курсе по должности — что Чижик не просто «здрасьте — до свидания», не шапочный знакомый, а вхож. Ну, или подозревает, что вхож. Тут лучше перестраховаться. А то вдруг и в самом деле нажалуюсь.
Неловкая тишина, а что делать? Уйти он не может, видно, не положено оставлять меня одного в этом кабинете. И заниматься делом ему неудобно при мне. Может, оно секретное, дело.
По счастью, телефон зазвонил вскоре. Зажужжал, у этого телефона зуммер, а не звонок.
Трубку снял замполит. Послушал, сказал «да» — и передал её мне.
— Что вы скажете о выходке Корчного? — сказал Миколчук. Не поздоровался, не представился, я его только по голосу и узнал, но телефонный голос не трудно и подделать.
— А с кем я, собственно, говорю? — спросил я.
— Миколчук на линии, — спохватился он.
— А о какой выходке идет речь?
— Вы не знаете?
— Не знаю. Я на сборах, у нас занятия, учения и всё такое...
— Корчной объявил, что остаётся.
— В каком смысле — остаётся?
— На Западе он остаётся. Не возвращается в Союз, а остаётся.
— И надолго? — включил Фуксика я.
— Что значит — надолго? — начал гневаться товарищ Миколчук.
— Это вы меня спрашиваете? Я же говорю, у меня сборы. Знать ничего не знаю, что там у вас происходит, — я выделил «у вас». Если Корчной стал невозвращенцем, это удар по Миколчуку. Прежнего руководителя отечественных шахмат, полковника Батуринского, сняли как раз после того, как невозвращенцем стал Карпов. Понятно, что Миколчук волнуется.
— Мы думаем, что Корчной не станет возвращаться в Советский Союз, — после паузы сказал Миколчук.
— Всякое может случиться, — не стал спорить я. — Но я не понимаю, зачем вы это сообщаете мне.
— Ну, как же. Ведь поступок Корчного всё меняет.
— Меняет? Ну да, ну да.
И в самом деле. Рассчитывали как? Рассчитывали, что если я выйду в финал отбора, то в нём, в финале, будут двое советских шахматистов и при любом исходе на чемпиона ФИДЕ выйдет наш человек. Во всех отношениях — хорошо. Это первое. И матч проведут у нас, в Москве, где же ещё ему быть? Весь мир вновь убедится, что Москва по-прежнему столица шахматного мира. Это второе.
А теперь?
Теперь вряд ли.