Шипы и розы

— Гимнастикой.

— Играли в волейбол.

— Ну вот и отлично, продолжайте в том же духе, а я… я не буду стеснять вашу инициативу. К тому же у меня есть кое-какие дела.

Он заперся в каморке, где хранились несколько старых футбольных мячей, рассохшиеся лыжи и пара заржавленных гантелей, и углубился в чтение «Королевы Марго».

Через несколько дней новый тренер осчастливил своим присутствием соревнования по легкой атлетике. С глубокомысленным видом он взирал на прыгунов, бегунов и метателей, подбадривая их восклицаниями, какие обычно издают на стадионе не очень квалифицированные болельщики.

— Давай, давай, — истошным голосом кричал Олимпий Кузьмич, подзадоривая бегунов, — жми! Поддай жару!

Изредка новый тренер делал в блокноте какие-то заметки. Что он там писал — неизвестно. Но только после соревнований, уединившись у себя в каморке, он принялся писать рапорты о спортивных достижениях вверенных ему питомцев. Он послал рапорт, размноженный под копирку в двадцати четырех экземплярах, в комитет физкультуры, в областной комитет комсомола, в трест зеленых насаждений, в пожарную команду, в институт охраны материнства и младенчества. Кроме того, он написал статью в газету о методике тренировки. Вероятно, это была счастливая мысль. Олимпий Кузьмич сразу же прославился. О нем узнал весь город. Мало сказать, город! Область узнала о том, что существует на свете Олимпий Кузьмич.

Первыми приехали поздравить его два врача, присланные горздравотделом. Они как-то странно себя вели, спрашивали о самочувствии, интересовались, не было ли У него в роду нервнобольных и даже постучали молоточком по колену Олимпия Кузьмича Посоветовав ему избегать лишних волнений, врачи уехали, пообещав, однако, наведаться дня через два. Такую чрезмерную заботливость Олимпий Кузьмич приписал исключительно своим личным заслугам. «Что ж особенного — человек я ценный, — подумал он, — вот и заботятся обо мне».

Не успел тренер собраться с мыслями, как постучалась пожилая женщина в плюшевом пальто с лисьим воротником. Умильно глядя на Олимпия Кузьмича, она спросила, не согласится ли он выступить перед воспитанниками интерната, над которым шефствует ее учреждение.

— С чем выступить? — ошалело спросил Олимпий Кузьмич. — Вы, гражданка, принимаете меня за кого-то другого.

— Нет, что вы! — воскликнула посетительница, доставая из сумочки свернутую в трубку газету. — Ведь это вы писали? Ну так почему же вы не хотите развлечь наших э… э… детей? Расскажите им какую-нибудь веселенькую историю. Отказаться с вашей стороны было бы э… э… бессердечным. Дети любят, когда им рассказывают смешное. Здоровый смех э… э… поднимает жизненный тонус и улучшает аппетит…

— Хорошо, — согласился Олимпий Кузьмич, — когда и сколько?

— Что сколько?

— Ясно что. За выступление сколько? Неужели вы думаете, что я собираюсь бесплатно улучшать кому-либо аппетит и поднимать чей-либо тонус?

Неожиданные и приятные для Олимпия Кузьмича визиты на этом оборвались. Начались визиты менее приятные.

Пришли физкультурники. Некоторых из них, вот хотя бы этого, как его, не то Сечкина, не то Свечкина, Олимпий Кузьмич, вероятно, встречал и раньше. Лицо у него открытое, веселое, на макушке непокорная светлая прядь. Он, кажется, работает слесарем. Или токарем. Олимпий Кузьмич где-то встречал и этого — статного, чернобрового парня. Кажется, это он победитель в беге на сто метров. И вот эта девушка, на вид хрупкая и тоненькая, тоже выступала в соревнованиях. Кажется, Олимпий Кузьмич что-то писал о ней в своей статье. «Впрочем, разве всех запомнишь? — с тревогой подумал он. — Их вон сколько, а я один…»

Ему почему-то показалось, что эта встреча не сулит ему ничего хорошего. Физкультурники были настроены решительно. Пути к отступлению не было. Дверь загораживал широкоплечий атлет, спиной к окну стоял другой. Олимпий Кузьмич подумал, что его сейчас начнут бить, и жалобно проверещал:

— Братцы, за что?

— Скажите, это вы писали? — мрачно спросил не то Сечкин, не то Свечкин, разглаживая газету (в который уж раз Олимпию Кузьмичу задают этот вопрос).

— Я. А что?

— Вы здесь пишете, что я прыгнул в высоту на 2 метра 80 сантиметров. Теперь мне проходу не дают. Шутка ли, мировой рекорд!

— Подумаешь! — примирительно сказал Олимпий Кузьмич. — Какое это имеет значение — на метр больше, на метр меньше.

— А обо мне вы помните, что написали? — перебил чернобровый юноша. — Подумайте только: Алексей Петров пробежал стометровку за одиннадцать с половиной минут. Так оклеветать человека!

— Позвольте, — с невинным видом спросил Олимпий Кузьмич, — а разве это плохо?

— Для черепахи, может быть, хорошо. Недавно писали, что в каком-то американском городе были устроены черепашьи гонки. Победительница прошла три метра за два с половиной часа.

— Зато меня, — зловеще сказал спортсмен, стоявший у двери, — вы превратили в какую-то баллистическую межконтинентальную ракету. Вы пишете, что я преодолел пять тысяч метров за шестнадцать секунд, далее вы уверяете, что Семенов метнул копье точно в цель, что спортивный молот служит для забивания гвоздей, что результат Изюмовой по прыжкам в длину с разбегу четыре и восемь десятых секунды, что дельфином можно плыть быстрее, чем кролем, потому что дельфин — морское животное, а кролик — сухопутное. Вы считаете, что аут и нокаут, спринтер и снайпер одно и тоже. Вы советуете заниматься кроссом начитанным лицам старшего и пожилого возраста, считая, что между кроссом и кроссвордом нет никакой разницы. За штангистами вы признаете право на жим и рывок и требуете удалять их с поля за толчок двумя руками, как за недопустимую грубость. Послушайте, вы в спорте смыслите столько, сколько моя прабабушка в электронно-счетных машинах. Какого же черта вы называете себя тренером и пишете методические статьи?!

Олимпий Кузьмич не успел ничего ответить. Раздался телефонный звонок. Тренер снял трубку, и тотчас все услышали рокочущий бас председателя областного комитета физкультуры. Судя по тому, как вытянулось лицо и округлились глаза Олимпия Кузьмича, все поняли, что это не было поздравление с днем рождения или приглашение на чашку чая.

— За что? — с душевным надрывом вопрошал тренер, почему-то дуя в трубку. — Ну хорошо, дайте мне характеристику, и я уйду по собственному желанию. Ах так? У меня есть свидетели, я буду жаловаться!

Олимпий Кузьмич положил трубку.

— Вы слышали, куда он меня послал?

— Нет, мы ничего не слышали, — в один голос отвечали физкультурники.

— Он послал меня к черту. Вы все за одно. А знаете ли вы, кто я такой?

— Знаем, — раздалось в ответ, — в газете про вас все сказано. И то, как вы читали лекции, как разорили стадион, как устроились тренером.

— А статья? — растерянно спросил Олимпий Кузьмич. — Статья-то напечатана?!

— Напечатана. Под рубрикой «И смех и грех», — сказал Сечкин.

…В тот же день Олимпий Кузьмич отбыл в неизвестном направлении. Кто знает, где он теперь? Может быть, устроился конферансье, и зрители, слушая его, зевают от скуки. Может быть, читает лекции на тему «Новое в тренировке легкоатлетов», и сидящие в зале покатываются от смеха. А может быть, убеждает слушателей, что вирусный грипп вреден, а белый гриб полезен?

Андрей Шманкевич

МЫ ЕЩЕ ВСТРЕТИМСЯ

Наш заводской стадион никогда не пустует. С утра и до вечера там идут занятия и тренировки на поле, на беговых дорожках, на площадках. Особенно много у нас бегунов — может быть, потому, что наш физрук — хороший бегун, а еще вернее, потому, что директор завода сам когда-то не раз брал первенство по стометровке. Надо еще сказать, что у комсомольцев нашего завода вопросы физкультуры присутствуют в каждой повестке дня. Недавно они постановили, что все молодые рабочие-комсомольцы должны сдать нормы ГТО и вовлечь всю заводскую молодежь в это движение.

После этого решения на стадионе стало еще люднее, а беговая дорожка не пустовала буквально ни минуты. Дядя Степан, великий специалист по дорожкам и каткам, перешел работать на ночную смену: днем ему не удавалось приводить дорожку в порядок.