Шипы и розы

— Рыба ищет, где глубже, — отвечал Олимпий.

— Ваше аморальное поведение не согласуется с лекциями, которые вы читаете.

— Я могу перестроиться, — ничуть не смутившись, согласился Олимпий, — буду читать лекции… ну хотя бы о вреде табака.

— Нет, — решительно возразили ему, — пишите заявление, подыскивайте себе другую работу.

В который уж раз Олимпий Кузьмич слышал это! Ни в одном учреждении он долго не задерживался. Кем только до этого он не был!

Старожилы помнят его еще в то время, когда он был представителем заготовительной конторы «Конский волос». Молодой, красивый, во френче полувоенного образца и в фуражке защитного цвета, он разъезжал по району, улещивая посулами строптивых председателей сельсовета, а перед робкими размахивая грозными предписаниями. Однако, несмотря на вулканическую деятельность Олимпия Кузьмича, заготовительная контора плана не выполняла, и, когда однажды выяснилось, что нет у нее конского волоса, а имеются одни только директивы, которыми, как известно, матраца не набьешь, начальника конторы с треском сняли, а Олимпия Кузьмича отрешили от должности с обыкновенным выговором, без занесения в личное дело.

Олимпий Кузьмич умел отлично плавать в житейском море, и он выплыл на поприще охраны зеленых насаждений. Его подчиненные сочиняли для него великолепные речи, а он читал их в торжественных случаях, призывая беречь зелень. Однако чем больше он читал речей и писал резолюций, тем меньше деревьев и кустарников оставалось в Тиховодске. Под опекой Олимпия Кузьмича они почему-то безо всякой видимой причины желтели и засыхали.

Когда с зелеными насаждениями было покончено, Олимпия Кузьмича перебросили на заготовку яиц. И, удивительное дело, районные куры, словно сговорившись, перестали нестись. Олимпия Кузьмича срочно назначили начальником городской пожарной команды. Пожары в городе, как по колдовству, заметно участились. После этого Олимпий Кузьмич переключился на страхование от огня недвижимого имущества, затем он распространял театральные билеты, принимал подписку на Бальзака и агитировал за сбор утильсырья. И всегда он ухитрялся уходить «по собственному желанию», напутствуемый нелестными замечаниями сослуживцев.

На этот раз Олимпий Кузьмич направил свои стопы в районный комитет физкультуры. Неизвестно, что произвело впечатление на председателя комитета, — то ли внушительная внешность Олимпия Кузьмича, то ли хорошие характеристики, которые ему безропотно выдавали в тех учреждениях, откуда его изгоняли, то ли его звучное имя Олимпий, которое так много говорит сердцу истинного любителя спорта, но только Олимпия Кузьмича без долгой волокиты зачислили на должность директора стадиона.

Олимпий Кузьмич, не жалея сил и не щадя живота своего, стал трудиться на физкультурной ниве. Не успели местные спортсмены опомниться, как футбольное поле покрылось нежными всходами салата, редиски и турнепса. Теннисный корт был удачно приспособлен под личный курятник директора, а на волейбольной площадке с комфортом разместились персональные свиньи Олимпия Кузьмича местной длиннорылой породы.

Вместо трелей судейского свистка, вместо тугих ударов по мячу, над стадионом раздавалось восторженное кудахтанье кур, ликующее пение петуха и добродушное хрюканье свиней. Все, кто случайно заходил на стадион, могли по достоинству оценить хозяйственные способности и домовитость нового директора.

Заглянув однажды в небольшой спортивный зал, имеющийся при стадионе, Олимпий Кузьмич строго спросил у занимающихся:

— Что это за лестница?

— Гимнастическая стенка, — пояснили ему..

— Убрать! — приказал директор. — По этой лестнице неудобно лазить. Со временем я вам построю настоящую лестницу, мраморную. А это что за тюфяки?

— Это маты для прыжков.

— Тепличное воспитание, — изрек Олимпий Кузьмич, — тюфяки сдать в кладовую. Прыгать можно и так. А мебель зачем?

— Это не мебель, — переглядываясь, пояснили физкультурники, — это конь и козел.

— Здесь не скотный двор, — пошутил Олимпий Кузьмич, — убрать немедленно. Портит вид комнаты. Вообще я против всяких излишеств.

Когда «излишества» были спрятаны в кладовую или отправлены на квартиру к Олимпию Кузьмичу, все увидели, что в зале стало как-то просторнее.

— Кому нужен такой большой зал, — покачал головой Олимпий Кузьмич и приказал часть зала перегородить фанерной перегородкой. Получился небольшой и уютный кабинет для директора. Олимпий Кузьмич решил украсить кабинет художественными произведениями. Он заказал Игорю Надькину натюрморт. Живописец после долгих творческих исканий принес полотно, на котором были изображены кружка с золотистым пивом, увенчанная белоснежной шапкой пены, и красный рак, обнимающий кружку могучими клешнями.

— Не то. Типичное не то, — сказал директор, поморщившись, — сотвори-ка ты мне, друг, что-либо насчет физкультурников. Ну, сам знаешь, что-либо такое… — и он неопределенно повертел пальцами в воздухе.

Творческая фантазия Надькина, по-видимому, иссякла, и он не мог выполнить заказа Олимпия Кузьмича. Пришлось купить картину на базаре у холодного художника. Картина под названием «Русалки», исполненная в несколько импрессионистической манере, изображала упитанных девиц с акульими хвостами, резвящихся среди ядовито-зеленых волн.

Олимпий Кузьмич попросил убрать хвосты, но холодный художник заломил за переделку такую цену, что директор только рукой махнул и велел тете Нюше повесить русалок в кабинете. В инвентарную ведомость картина была занесена под названием: «Пловчихи на тренировке».

Однажды нового директора осенила счастливая мысль использовать оставшуюся часть спортивного зала для культурного развлечения местного населения. Все равно в пустом зале физкультурники больше не занимались. На следующий день в кассе стадиона шла бойкая продажа билетов на вечер бальных и западных танцев. Танцевали под радиолу. Полечка сменялась падеспанью, падеспань — вальсом, вальс — фокстротом, а фокстрот — черт знает чем.

К сожалению, организаторским талантам Олимпия Кузьмича не суждено было развернуться во всю ширь.

Председатель районного комитета физкультуры вызвал его к себе и мрачно сказал:

— Пишите заявление.

Олимпий Кузьмич не стал спрашивать, о чем писать.

— Хорошо, — покорно согласился он, — дайте мне характеристику, и я уйду.

— Какую еще характеристику?

— Рыба ищет, где глубже, — отвечал Олимпий. — Отметьте мои заслуги в области развития физической культуры и спорта, мои организаторские способности, трудолюбие и добросовестность. Большего я не прошу.

— Набросайте сами. Я подпишу, — сказал председатель комитета, подумав при этом: «Черт с ним. Дашь ему плохую характеристику, пойдут жалобы, конфликты. Хлопот не оберешься. А так — спокойнее».

После этого Олимпий Кузьмич исчез с тиховодского горизонта. Но он выплыл в областном центре. В тренировочных шароварах и темно-синем свитере с белыми оленями на груди, плотно облегавшим его фигуру борца-тяжеловеса, он предстал перед взором Кондрата Порфирьевича Гвоздева — председателя областного комитета физкультуры.

— Вот мои характеристики, — скромно, но с достоинством сказал он, — хочу посвятить себя благородному делу физического воспитания трудящихся.

— Похвально, — кивнул головой председатель комитета. — Кем же вы хотите быть?

— Тренером. Это мое призвание, — глядя своими чистыми, по-детски наивными глазами, молвил Олимпий Кузьмич.

— Нам нужны тренеры, — изрек Гвоздев. — А вы лично давно занимаетесь спортом? У вас есть рекорды?

— Тот, кто умеет, — делает, а кто не умеет, — учит, — неопределенно изрек Олимпий.

Железная логика, заключающаяся в этих словах, потрясла председателя комитета, и Олимпий Кузьмич был назначен тренером в юношескую спортивную школу.

На другой день новый тренер познакомился со своими будущими питомцами.

— Чем вы здесь до меня занимались? — спросил он физкультурников, выстроившихся в гимнастическом зале.

— Легкой атлетикой, — раздалось в ответ.