Страница 43 из 91
Хороший парень
Она похожа на учительницу. Наивное лицо, озабоченные глаза, вглядывающиеся в зеркала заднего – похоже, её старенький зелёный седан настолько примитивный, что в нём нет даже парктроника. Паркуется она в дальнем углу стоянки – хорошо для меня, плохо для неё. Неловко приткнув свою машинку между хэтчбеком и фургоном, она выбирается наружу, зачем-то задерживается у заднего стекла и, пикнув электронным ключом, идёт в супермаркет.
Я терпеливо жду, и она возвращается. У неё нет покупок, но через немытое стекло магазина я видел, как она стояла у банкомата, как забирала деньги. Сумму не прикину даже примерно – импланты у меня в глазах не настолько хороши – но пачка получилась внушительная. Видимо, она заехала сюда просто снять налички. Только выбрала для этого совсем неподходящий район.
Она торопится – похоже, до неё дошло, где она оказалась. Они часто начинают озираться и нервничать, когда ты уже готов их прижать. Думаю, они даже улавливают опасность, чувствуют, что за ними следят, только не понимают, как правильно себя вести. Дутая куртка на ней вызывающе красная – наверное, молодится, не подозревая, что привлекает совсем не то внимание, какого ей бы хотелось.
Поведение жертвы – это когда люди сами нарываются на неприятности.
Не лучший выбор, сомнительный. Может, у неё и денег почти нет. Но мне, с пустыми руками, голодному и в больничном тряпье, вряд ли по силам кто-то более солидный. Пока она пристёгивает ремень безопасности, я выхожу из-за фургона, открываю переднюю дверь и вваливаюсь на пассажирское сиденье рядом с ней.
Она с ужасом таращится на монтажный нож, который я украл у грузчиков в этом же супермаркете. Она не понимает, что им очень неудобно резать человека, и только смотрит на лезвие, почти касающееся её горла. Она слева от меня, и нож я держу тоже левой – в ней он почему-то лежит увереннее.
– Тихо, – мой голос сам собой становится похож на рычание. – Не вздумай орать. Делай как я скажу, и я тебя не трону. Давай бумажник.
Я произношу всё так естественно, будто заранее заготовил речь. Действительно, лучше, если она достанет деньги сама – они у неё во внутреннем кармане куртки; если полезу ей за пазуху, она может подумать не то, начнёт отбиваться на инстинкте, поднимет шум. Они всегда так делают.
Наверное. Откуда мне знать. Я же не грабитель.
Она косится то на нож, то куда-то назад, в салон. Её руки так трясутся, что она никак не может вытащить бумажник из своей дутой куртки. Она очень боится. Наверно, она сейчас видит перед собой здоровенного уголовника со звериной рожей, в наколках, в робе пациента – может, она даже принимает меня за психбольного. Я отвожу руку, чтобы она немного успокоилась.
– Пожалуйста… – начинает она.
Я едва не закатываю глаза – начинаются эти бесполезные разговоры, мольбы, стенания. Готов поспорить, через пять секунд она начнёт плакать. Каждый раз одно и то же. Это так утомляет.
Хоть ничего подобного я раньше не делал.
– Пожалуйста, – она всхлипывает, как я и ждал. – Дети… У меня дети…
Она бросает быстрый взгляд назад, и до меня доходит, что она озирается совсем не в поисках помощи. Я оборачиваюсь и вижу на заднем сиденье двух девочек. Обе с одинаковыми золотыми волосами, бледные как мел. Кажется, они даже не дышат, вцепившись друг в друга и уставившись на меня огромными голубыми глазами.
– Не бойтесь, – стараюсь говорить как можно мягче. – Я хороший. Правда. Я полицейский.
Я улыбаюсь им, пытаюсь в шутку помахать рукой, но в ней дурацкий нож. Их прорывает, всех троих: мать заливается слезами, девочки тихо и часто всхлипывают, их губы дрожат как на морозе. Они обе на одно лицо, двойняшки. Страх делает их ещё более одинаковыми.
Каждая из них похожа на Веру. Тот же овал личика, тот же маленький курносый нос, даже волосы уложены так же. Я понимаю, что должен сейчас собрать всё лучшее, что во мне ещё осталось, попросить прощения у них и их матери и уйти, но, глядя на них, не чувствую ничего. Вместо их лиц вижу лицо Дэя-младшего.
И ещё от их рёва у меня болит голова.
– Бумажник, – я поворачиваюсь к матери. – Отдай деньги. У тебя есть, я видел. Отдай, и я уйду.
Она медлит. Я подношу нож к её глазу. С заднего сиденья доносится тихий скулёж потерявшихся щенят.
У меня череп распирает изнутри.
– Замолчите все.
Они затыкаются – но, конечно, всего на секунду. Мать трясущимися руками вынимает бумажник.
– Пожалуйста, не надо. Это наши последние деньги. У нас больше нет. Меня уволили, это последний расчёт… Мне детей кормить… У нас больше никого… Отпустите нас, пожалуйста. Не будьте таким…
– Я не злодей, я ничего вам не сделаю, – я слегка прижимаю лезвие к её щеке. – Я полицейский, это правда. Мне просто нужны деньги, и больше ничего.
Можно уже забрать у неё весь бумажник. Я отчего-то медлю.
– Отпустите нас, пожалуйста. Если у вас есть сердце…
– Мне приходится... – я почему-то осекаюсь и торопливо выдаю: – Я правда хороший парень. Это всё маскировка. Я полицейский.
– Полицейские так не делают, – говорит детский голос с заднего сиденья с совсем не детским осуждением.
– Мне приходится так делать.
Я запускаю руку в бумажник и выгребаю всё. Засовывая толстую пачку под робу, вылезаю из машины. Уже собираясь захлопнуть дверь, зачем-то заглядываю в салон.
– Я хороший парень, – говорю я непонятно кому. – Скажите, что я хороший парень.
На меня глядят три пары глаз, полных ужаса. Дети начинают плакать, разламывая мне голову. Я готов сделать что угодно, лишь бы они замолчали.
Я перестаю что-либо понимать. Багровая дымка застилает мне глаза. Я делаю всё автоматически.
Они взрываются криком, все трое. Оглушительные вопли боли и ужаса – они куда громче, чем был их плач.
Нож очень неудобный.
Это длится недолго. Это будет легко забыть.
Я закрываю дверь и ухожу, ускоряя и ускоряя шаг. Раненый живот начинает болеть. Я перехожу на бег, спешу убраться с парковки, запретив себе оглядываться на старенький зелёный седан. В ушах стоят крики. Мне очень больно, но я бегу всё быстрей.