Страница 39 из 115
Бастет уже сидела на одной из циновок, грациозно поджав ноги и, с жадностью, уничтожала пшеничную лепешку. Рядом стоял плотно закрытый кувшин.
— Что в нем? — спросил я, указывая пальцем на сосуд, бросая накидки на циновку и чувствуя, как в животе начинает урчать.
«Аппетит приходит во время еды».
— Совсем не то, на что ты рассчитываешь.
— Ты даже не знаешь, на что я рассчитываю.
— А меня это и не интересует, — отрезала она.
— Так что в кувшине-то?
— Открой, да посмотри, — огрызнулась Бастет, отворачиваясь.
Я присел на соседнюю циновку и откупорил кувшин. В нем оказалась вода, что слегка меня разочаровало. Я надеялся увидеть в нем добротное вино. Сделав пару больших глотков я, в свою очередь, взял пшеничную лепешку и начал жевать, наблюдая за своей спутницей.
Бастет почувствовала мой взгляд и повернулась в мою сторону:
— Чего тебе?
— Надо поговорить.
— Не вижу повода.
— А вот я вижу, — я проглотил остатки хлеба и стряхнул крошки, — разве тебе не кажется, что узнав друг о друге больше, чем почти ничего, мы увеличим шансы на успех?
Бастет усмехнулась:
— Роль рабыни я сыграю, ибо уже приходилось быть в ее шкуре. А вот, как справишься ты, меня не волнует.
Она была права, но я ожидал подобного ответа, поэтому быстро сообразил, что сказать:
— Может и так. Но я сильно сомневаюсь, что Азамату понравится, если он упустит богатый караван только потому, что мы с тобой не поладили.
При упоминании имени Азамата, ее едва заметно передернуло, и я понял, что попал в цель.
— Что тебя интересует? — нехотя спросила она.
— При первой нашей встрече ты назвала себя нубийкой. Где проживает твой народ?
Бастет раздраженно ответила:
— Я же сказала, южнее Египта.
— Не говорила.
— Ну, вот теперь сказала, — огрызнулась она.
«Очень вспыльчивая. Нужно быть с ней поосторожней».
— Как же ты очутилась здесь, в песках между Ханааном и Вавилоном, да еще и среди разбойников?
— Не хочу говорить.
— Придется.
— Заставишь? — в ее голосе засквозили нотки угрозы.
— Я-то вряд ли, а вот Азамат... — я сделал многозначительную паузу, — как говорил, он будет явно расстроен, если мы не добьемся успеха. А огорчать такого человека мне не хочется.
Помолчав несколько секунд, Бастет нехотя заговорила:
— Своих родителей я не помню. Еще ребенком меня продали одному египетскому вельможе, проживавшему в Фивах[58]. Десять лет я находилась в полной его власти, выполняя сначала различные обязанности, а затем, когда подросла, работу в поле и, — она отвела взгляд, — кое-что еще во время приемов знатных гостей.
Я кивнул, давая понять, что догадался, о чем речь, и дополнительные разъяснения не нужны.
— Чем старше я становилась, тем сложнее мне было сдерживать внутри себя порыв к свободе. Хотелось сбежать из египетской усадьбы, как можно дальше, но это было невозможно. Надсмотрщики прекрасно знали свое дело. И это приводило меня в ярость. А я не привыкла держать злобу в себе.
Я улыбнулся:
— Трудно не заметить. Но тебя это только красит.
Бастет нахмурилась:
— Ненавижу льстецов.
— И не думал об этом.
— Врешь, — она пожала плечами, — впрочем, неважно. Мне претило оставаться рабыней, и последние год или два нередко выказывала неповиновение. Даже один раз попыталась подговорить других, но им не хватило духу. Они предпочитали подставлять спину свистящим ударам кнута, лишь бы сохранить жизнь и не стать калеками. Не знаю, почему мне ее сохраняли после всех тех случаев неповиновения, что я оказывала. Видимо, хозяин, — при произношении этого слова Бастет передернуло, — видел во мне хорошую рабочую силу, как на земледельческом, так и на любовном поприще. Обычно наказание ограничивалось парой десятков ударов кнутом. Иногда после такого я неделю не могла ходить. Лежала в грязном помещении для рабов и рыдала от бессильной ярости.
— И что же произошло дальше?
— Тот вельможа умер, — на лице Бастет появилась улыбка, от которой мне стало немного не по себе.
— Ты его убила?
— Нет, хотя, наверное, попыталась бы, если представилась возможность. Но этого ублюдка постоянно охраняли два здоровых и верных ханаанца, получавших за свою работу хорошую еду и наложниц. Видимо, для них жирный кусок мяса и шлюха под боком все, что нужно для счастья. Нет, он умер по своей воле, наложив на себя руки.
— Почему?
— Он потерял все, что имел. Однажды к нему пришел местный номарх[59] и заявил, что его земли уходят в пользу казны фараона. Не знаю, в чем была причина такого решения. Мне, если честно, все равно. Я ненавидела своего хозяина, и было глубоко наплевать на его судьбу. Что стало с его женой и детьми мне также неизвестно, ибо уже на следующий день после того, как он отправился на встречу к Анубису, всех его рабов, включая меня, выставили на фиванском рынке, где в течение нескольких дней, держа в клетках на жаре и почти не давая воды, распродавали по новым хозяевам. Цена была небольшой, ибо номарх требовал закончить торги, как можно скорее. Чувствовалось, что здесь дело не совсем чистое, но мне тогда было плевать. Как, впрочем, и сейчас. На третий день меня купил один старый писец. Как позднее выяснилось, пришлый путешественник из Ханаана. Несколько лет он посвятил странствиям, изучению различных земель и языков. Фивы были его последней остановкой перед возвращением домой. Не знаю, чем я ему приглянулась.
— Могу предположить, — усмехнулся я.
Бастет пронзила меня испепеляющим взглядом:
— Твое жалкое предположение неверно. За все время, что я провела с ним, он ни разу даже не попытался овладеть мной. Моей основной работой было следить за состоянием письменных принадлежностей, да готовить еду.
— И ты не пыталась сбежать?
— Сначала хотела. Бегство от дряхлого старика не представлялось трудной задачей. Как только меня передали в его руки, я решила это сделать сразу после того, как мы покинем Фивы и отправимся на север в сторону Мемфиса[60].
— Что же заставило тебя передумать? Как я понимаю, ты ненавидишь рабство.
Бастет задумалась, протянула руку к кувшину с водой и сделала несколько маленьких глотков, затем посмотрела мне прямо в глаза:
— Уже на следующий день писец снял с меня колодки, при этом сказав, что не держит меня, если я вдруг захочу уйти.
— Весьма странный писец, — хмыкнул я, вспоминая Бел-Адада, — заплатить сумму за рабыню и не пытаться сохранить свою собственность.
Впервые за долгое время Бастет улыбнулась, но вяло, и улыбка предназначалась не мне, а воспоминаниям:
— Да, но такие люди иногда встречаются, хоть это и редкость. Неважно. Еще он пообещал научить меня аккадскому языку. Я слышала, что он очень распространен. На нем общаются цари множества стран. Даже ведут переписку между собой и составляют различного рода письмена. Я решила, что выучить сей язык будет не лишним. Как оказалось потом, я была права. Когда мы покинули долину Нила, я уже неплохо говорила и читала на аккадском. На это ушло несколько месяцев...
Ее рассказ был внезапно прерван раздавшимся снаружи ворчанием верблюдов. Они были чем-то встревожены.
Бастет напряглась.
— В чем дело? — спросил я.
Ее напряжение начало передаваться и мне.
— Животные испуганы. Что-то не так.
— Ты ведь взяла оружие?
— Разумеется! Но...
— Что, значит, «но»?
— Меч в одном из тюков. А тюк на верблюде, — нехотя призналась она.
— Ты оставила меч на верблюде? — в моем голосе сквозила смесь удивления и гнева.
— А как иначе? — зашипела в ответ Бастет. — Я не дура, чтобы тащить оружие в палатку. От тебя можно ждать чего угодно!
Панический рев верблюдов быстро остудил наш спор. Бастет вскочила и выбежала наружу. Я, чуть помедлив, последовал за ней.
58
Фивы — древний город Верхнего Египта. Позднее — столица египетской империи фараона Тутмоса III.
59
Номарх — должность управителя провинции (нома) в Древнем Египте.
60
Мемфис — древнеегипетский город, располагавшийся к югу от современного Каира. Являлся опорным пунктом для многих фараонов и местом проживания не только египтян, но и иностранцев: сирийцев, ханаанцев, греков и евреев. В описываемое время захвачен гиксосами.