Клубок со змеями

Ответ, однако, пришел не с небес, а от собственного тела. Ощутив сильную дрожь, я решил, что надо двигаться, чтобы хоть как-то согреться.

«Побреду потихоньку, а утром поверну на восток. Большего не остается».

Приняв окончательное решение, я медленно поднялся, продолжая растирать кожу, хоть согреться это не особо помогало.

«Кинжал!».

Я вспомнил о нем только сейчас, начиная лихорадочно искать его глазами, но безрезультатно. Видимо, он выпал из руки, когда я потерял сознание, и скатился на дно дюны, где и был погребен песком, да ветром.

— Неважно, — буркнул я, — все равно он меня не согреет.

Однако идея спуститься вниз не покидала мой разум. Кое-какие мысли подталкивали на спуск. Голова продолжала гудеть, пусть и меньше, нежели раньше.

«Если Тегим-апал отправился со мной в пустыню, то он должен был прихватить с собой флягу воды».

Я вновь бросил взгляд вниз туда, где в сгустившемся мраке скрывались остывшие тела тюремщика и осла.

«Потом придется снова взбираться на бархан. Но проверить стоит. Заодно согреюсь».

Приняв решение, я начал быстро скользить по крутому склону песчаной дюны. Спуск оказался намного быстрее и легче, нежели подъем. Было бы глупо, окажись иначе. До прохода между барханами я добрался меньше, чем за минуту. Бездыханное тело Тегим-апала лежало на том же месте, где того настигла смерть. Его слегка припорошило песком. Стараясь не смотреть в сторону трупа, я направился прямиком к ослу. Обходя неподвижное животное и ступая босыми ногами по песку, на котором виднелись засохшие багровые пятна, я остановился возле седла. С надеждой во взоре, мои глаза искали флягу с водой или что-то похожее на нее. Осмотр не занял много времени. И его результат оказался весьма удручающим.

Ассириец действительно захватил с собой флягу воды. Только теперь ее жалкие останки покоились на земле, раздавленные весом тела погибшего животного. Разумеется, вся вода давно вытекла и испарилась. Несмотря на то, что я изначально не испытывал особой надежды на успех, я не смог сдержать стон разочарования, сорвавшийся с моих потрескавшихся губ. Проведя руками по взъерошенным волосам и вдохнув холодного воздуха, я на секунду прикрыл глаза, стараясь смириться с неудачей. Затем усилием воли заставил себя вновь начать подниматься на дюну.

«Делать здесь больше нечего».

Мрачная и жуткая картина прошедшего боя осталась позади, постепенно скрываясь в одинокой ночной темноте.

На этот раз я не спешил, медленно взбираясь по пологому склону бархана, ибо что-то подсказывало — силы мне еще понадобятся. К тому же, желудок снова начал болеть от голода. Взобравшись в очередной раз на вершину дюны, я опять осмотрелся и попытался вспомнить, в каком направлении удалялся Эмеку-Имбару. Но в памяти не осталось и следа. Окинув отрешенным взглядом бескрайнюю пустыню, я выбрал путь, который посчитал за восточный, и двинулся вперед, обхватив тело руками, временами растирая замерзающую кожу. Уверенности в том, что наметил себе правильный путь, не было никакой. Для меня все четыре стороны света выглядели абсолютно одинаково посреди бесчисленных песчаных дюн. Однако оставаться на месте позволить не мог. Слишком сильным был холод. И только осознание того, что мерзкий ассириец получил по заслугам, слегка согревало душу изнутри.

«Что я буду делать, когда вернусь? Наверняка моя жизнь уже не станет прежней. Слишком много событий произошло за эти дни. Наверное, и я сам не стану таким, каким был раньше. Я чувствую уже сейчас. Вера в правый закон и справедливость медленно угасает внутри меня, как тепло собственного тела под действием холода. Да и стоит ли возвращаться? Главное — выйти к Евфрату. А там посмотрим...».

«Каждый может трактовать законы в свою пользу, если у него имеется достаточно власти».

Эти слова отчетливо врезались в память. Отпечатались на ней, словно клеймо на шкуре быка. И теперь их не выведешь даже каленой бронзой. Не смоешь водой и не забудешь. Они остались со мной. Навсегда.

«Мира, существовавшего доселе в моем представлении, больше нет. Мира порядка, закона и справедливости. Ночь спустилась на него, и землю окутал мрак. Боги покинули его и не могут оказывать помощь. Они не вершат суда. Не разрешают споров. Ночь укутана тьмой».

Совершив пару спусков и подъемов на одинаковые барханы, я остановился перевести дух, а затем продолжил путь. В голове всплыл образ командира отряда городских стражников, который вовсе не прибавил мне веры в справедливый мир. Скорее наоборот — образ Эмеку-Имбару послужил последней горстью земли, брошенной на могилу погребенного мироздания. Моего мироздания.

«Марнишку не вывезет двоих. У меня нет времени на тебя».

Мое лицо непроизвольно исказилось в гримасе бессильной ярости, и на этот раз я не стал сдерживать ее. Накопившийся гнев настойчиво требовал выхода, поэтому ноги непроизвольно ускорили шаг, хоть разумом я и понимал, что необходимо беречь силы. Через несколько минут ускоренного подъема по склону очередной дюны, дыхание участилось и начало сбиваться, заставив снизить скорость. Зато эмоции успокоились и улеглись, а быстрый ход помог немного согреться. Но ненадолго. Уже через несколько минут пот, выступивший на лбу, начал испарятся, усугубляя мороз.

Озноб усилился. Зубы стали стучать друг о друга, издавая неприятный клацающий звук. Подушечки пальцев полностью онемели, но я продолжал растирать тело руками в тщетных попытках согреться.

«Такое странное, неоднозначное ощущение. Мне холодно. Очень холодно. Изо рта валит пар, будто я — котел с кипящей водой, поставленный на растопленный очаг. Но вместе с тем, я хочу пить. Очень хочу. В горле сухо, как в пустыне, что меня окружает. Губы потрескались, словно почва в огороде при засухе. Никогда я еще не испытывал чувства холода и жажды одновременно. И первое, кажется, начинает побеждать второе. Честно признаться, я совсем не буду против, если скоро наступит рассвет. Хоть согреюсь под лучами солнца. Если, конечно, доживу...».

Продолжая свой молчаливый путь по бескрайней пустыне, я ощущал, как дрожь в теле усиливается с каждой минутой. Не сразу. А через какое-то время, проведенное в одиноком мраке ночи, я осознал, что ее вызывает не только мороз. Нет. Было еще кое-что, заставляющее бегать мурашки по всему обнаженному телу. И я никак не мог различить истинную причину этого озноба — ощущение холода или чувство страха. Да, именно страха. Гнетущего. Липкого. Осязаемого. Я постоянно озирался, словно загнанный кролик, которого выслеживает гончая. И хотя окружающее пространство по-прежнему оставалось пустынным, я никак не мог заставить себя освободиться от этого давящего чувства тревоги. Ведь только сейчас я вспомнил, что нахожусь во владениях Пазузу и орды его демонов-прихвостней. Высокие барханы, окружающие меня со всех сторон, силуэты которых мрачно вырисовывались во тьме, были отличным местом для логова страшного демона. Воспаленное воображение, подпитываемое сильной усталостью и душевным упадком, рисовало жуткие картины. Казалось, вот-вот из-под желтого покрова появится огромная когтистая лапа чудовища и утащит меня в пучину дюн. Пазузу мог прятаться в любом из множеств углублений. Посреди гор песка. Мне чудилось, что он до сих пор не набросился на меня только потому, что играет со мной. Хочет продлить мучения. А иногда даже мерещилось, что я слышу шаги позади. Тихие, крадущиеся шаги злобной твари, готовой к смертельному прыжку. Я постоянно оборачивался. И в этот момент душа уходила в пятки от страха перед тем, кого мне пришлось бы лицезреть. Однако каждый раз пустыня за моей спиной оказывалась совершенно безжизненной, а звук, воспринимаемый за поступь когтистых лап, на поверку являлся лишь шелестом мелких песчинок, подгоняемых ветром. И тогда я облегченно вздыхал. Сердце, отбивавшее усиленный ритм, возвращалось к нормальной работе, а выступивший холодный пот моментально высыхал на морозном воздухе пустыни.