Гомицидомания

— Боже-боже, какая потрясающая девушка ты теперь! Тебе бы платье надеть, а то за этим зелёным мешком ты всю красоту спрятала, ну елки-палки! Груди, вон, какие пышные, а бёдра круглые, красивые какие! В мать пошла, вижу. Ты, скорее всего, не помнишь, но у неё такая же фигура была — гитарка. Неудивительно что и юношу ты красивого внешне выбрала в женихи, на истинного арийца похож, светлый. — Она снова обняла меня, а я показала за ее спиной кулак. Жест, означающий, что я готова была разорвать Яна за его намерения. Надеюсь, мнимые мною же.

Дамьян лишь удивленно моргнул.

После объятий я подошла к Яну и, схватив за белую водолазку, подтянула его ухо к губам:

— Не смей их трогать, — прошипела я.

Он повернул голову ко мне; так, что коснулся носом моего, и тихо прошептал:

— Я и не собирался. Марию Олеговну я бы хотел звать мамой, а не ту женщину, которая меня изрыгнула.

Я кивнула. Поправила его водолазку на плече, разгладив морщины от моих пальцев. Подвернула ворот и спрятала цепь с крестиком под одежду.

— Пойду покурю, не теряйте, — уведомила я, уже выходя из кухни.

— Какой кошмар! Она ещё и ходячая пепельница!.. — донеслось ворчание тети Маши позади. — Исидора бы ей рот зашила!

Я вышла на балкон и закурила. Вообще, я пыталась бросить, но привычка успела осесть во мне ржавчиной. Призрен гудел и сигналил, центр его вовсе блистал всевозможными цветами: противными неоновыми вывесками ресторанов, баров, кино, клубов со светомузыкой. Угрюмо мерцали звёзды в чёрном небосводе, луна же покинула нас, спрятавшись под пеленой тяжёлых облаков. Справа от цивилизации древний и густой лес, куда Ян вчера выбросил трупы, как собак. Лес в той местности старый, и исполины-деревья, казалось, достигают кронами неба.

Под столетним мхом летом копошатся сколопендры: чёрные и рыжие. Лица странников — тех же почитателей грибов — налетают на сети паутины, и пауки, жирные и тяжелые, ползут в ноздри и уши; волосистые лапы щекочут мочку, а затем насекомое проходит в тоннель, где нейроны перешептываются между собой и пульсируют головные артерии.

Лес, почти сибирская тайга, взывал войти в ту необъятную тьму в его недрах, украсть и проглотить — переварить и выплюнуть кости на полировку сколопендрам и паукам. Меня всегда он звал к себе. Я хотела, чтобы те деревья меня спрятали, лишили чувств и мыслей, так тяготевших меня временами. Тяжелыми временами. Я и правда хотела сбежать.

Я забыла, что курила: бычок обжег пальцы. Я пустилась браниться, разглядывая круглый ожог меж пальцев.

— Некрасиво материшься, — тихо сказал Ян, опираясь локтями о балюстраду балкона. В его зубах горела сигарета, коричневая, пахнущая дорогим натуральным табаком.

— Ты у дяди Саши стащил?

— Ага, у него отменный вкус. Эти сигариллы стоят дороже моей почки. Немецкие.

— Не знала, что ты куришь.

— Мы оба друг друга не знаем, — необычно серьезно проговорил он без привычной ему полуулыбки. — Прискорбно.

— Я открыта для познания, Ян.

— Расскажи, почему не сдала меня.

— Не знаю. Наверное, мне льстили твои чувства.

— Так я для тебя лишь объект поднятия самооценки?

— Нет, перестань. Просто я тоже больна, Ян. Здоровый бы человек не стал тебе сочувствовать, а я… ну, как видишь, с тобой заодно.

— Хотел бы я знать, что у тебя в голове.

— А я бы хотела знать, что в твоей. — Я отняла курево у Дамьяна. Затянулась. — Ян?

— Да?

— Что с нами будет?

— Не имею понятия, я ничего никогда не планирую. Вдруг меня застрелят через час?

— Все вы, психи, не умеете планировать. Только по течению плывете, пока не умрете. Ян, — я схватила его за плечи, неожиданно, что и сама удивилась этому порыву, — давай вылечимся? Я хочу стать нормальной!

Мой белый ангел уткнулся лбом в мой и рассмеялся: тихо и хрипло, словно курил ту крепкую элитную сигариллу впервые. Сказал:

— Человека нельзя вылечить от него самого. Только если отрезать центр его существа — голову, Офелия.

— Но я не хочу, чтобы ты продолжал делать это! — Я тряхнула его, надеясь, что так до него мои мольбы дойдут быстрее. — Ян, я хочу, чтобы ты избавился от этой чумы! Хочу жить, хочу, чтобы жил и ты, слышишь?

— Иногда человек не нуждается в избавлении от недуга, хочет неумолимо довести себя до разрушения. Дешевая драма, искусство, самолюбование, созерцание. Все в одном. Это любовь к своему уродству.

— Ян, я хочу тебе помочь..

— Это будет насилием с твоей стороны.

— Но несравнимое с твоим.

— Такие красивые речи, — улыбнулся он. — Здоровые люди — скучные, они не мыслят как мы, уроды, но в наших словах много истины и мудрости.

— Как самонадеянно. — Я отпустила его водолазку, снова расправила складки и отошла к своему месту в метре от Яна.

— Может, не мы уроды и нелюди, а мир вокруг бракованный и неправильный? Может, мы и есть истинные хомо сапиенс?

— Что, сейчас уйдёшь в философию и теорию Дарвина, чтобы себя оправдать? Любишь размышлять о вечности и сомневаться в непорочности?

— Идей, гипотез, восприятия.

— Хороший стих.

— Я выучил почти все.

***

— Так и что, когда отцу внуков принесёшь? — лукаво подмигнув, спросила тетя Маша. Она расставила блюда на скатерти и направилась за столовыми приборами.

— Пока не думала об этом. Я не люблю детей.

— Какой ужас! Каждая женщина перерождается, когда из ее живота выходит младенец! Милуша, ты совсем изменилась. Раньше с малышней в яслях водилась, просила братика. Ох, я скучаю по тем временам! Ты была такая маленькая, когда я забирала тебя из садика.

Я заметила, что Дамьян смотрит на меня — пристально, изучающе. Что нового он хотел увидеть в моем профиле?

— Ну, мальчики-девочки, давайте ужинать. Саша уже приехал, его машина въехала в гараж.

Глава 8. Бежать

Дами, кого ты больше любишь?

Маму или папу?

Никого.

Папа меня убивает, а маме все равно.

Глава восьмая.

Мы сытно поужинали, но вовсе не приятно: суровый взор дяди Саши угрожал не только Яну, но и мне. Из-под его густых бровей сверкали немые, но кричащие ненавистью карие глаза. Бандит жевал, явно не чувствуя вкуса, и пепелил нас взглядом. Гранатовый сок в бокале — он будто пил кровь. А пробовал ли Ян пить кровь?

В детстве я увлекалась мистикой и хотела, чтобы Сатана заговорил со мной, я также воображала, что была вампиром. В тринадцать перерезала себе запястье и налила кровь в рюмку, а затем выпила. Я убедила себя, что вкус был потрясающим, я и сейчас в этом уверена. Я неспроста называла себя больной.

Дядя Саша отправил супругу спать и кинул новые документы на стол перед Дамьяном. Айзек Берковиц, двадцать шесть лет — так теперь именовали моего белого ангела. Все мы хмуро смотрели перед собой, я, напряжённая, думала о страхе перемен, столь колоссальных. Русский бандит уставше рухнул в кресло напротив Яна, надавил пальцами на закрытые глаза.

— Парень, что же ты натворил… — разочарованно выдохнул дядя Саша.

— Я не собира… — начал было парень, но я прижала его рот ладонью и взглянула на дядю Сашу. Сказала:

— Так сложилось, в этом нет вины Дамьяна.

— Боже, малышка, во что же ты впуталась? Покрываешь маньяка, который… — он сжал зубы, — даже детей убивает! Парень, как у тебя вообще рука поднялась?

— Дети слишком много кричат, вот я и успокаивал их. Своим способом.

— Стыд мне, я помог маньяку сбежать… Мила, пока не поздно..

— Не надо, дядь Саш. Все решено, я… мы не отступим.

— И куда ты?

— В Лондон. Я верну Дамьяна в человека. Я врач, там он вылечится.

Маньяк вопросительно посмотрел на меня, ожидая объяснений. Дядя Саша же молча кивнул, а затем поднялся и ушёл наверх. У лестницы оповестил:

— В доме только одна комната — гостевая. Укладывайтесь спать, а завтра я увезу вас в аэропорт. Билеты на ближайший рейс через своих кентов достану, обождём ночь. Спокойной ночи, малышка.