Йага

Метель билась в окна и стонала. Йага глядела на любимого… да, на любимого! Глядела не мигая, силясь испугаться или возненавидеть. Силясь разобрать, о чём кричит трепещущее сердце. Но вместо того слышала лишь звон разбитой надежды. Звон заглушал всё на свете, хотелось кричать, лишь бы услышать что-то, кроме него. Она зажала уши. Она что-то говорила, но собственный голос тонул в бессильном вое метели. Рот проклятого открывался беззвучно, он ходил от стены к стене, заламывая руки, хватался за рукоять колдовского ножа, а изменившимся зубам стало тесно в человеческой челюсти: проклятье тоже бесновалось.

А потом он подался к ней, попытался схватить… И Йага, взвизгнув, выскочила из избы.

Пурга ударила в грудь под распахнутой телогреей, запорошила глаза. Йага поскользнулась на крыльце, съехала по ступеням и замерла коленями в снегу. И вдруг принялась рвать серебряную пелену. Когти полосовали метель, вспарывали белое покрывало на земле, снежинки таяли на щеках и катились тяжёлыми каплями.

— Йага!

Он выскочил за нею почти сразу. Замер в распахнутых дверях, вглядываясь в пургу, и не сразу догадался опустить взор. Наконец, увидел. Сбежал к ней, как подрубленный, упал на колени рядом.

— Это не я! Я не желал ей зла, я любил её! Это зверь…

Ведьма стряхнула его ладони с плеч.

— Но ты и есть зверь. Она не прокляла тебя, лишь вытащила наружу то, что скрывалось под человеческим обличьем.

— Я не желал ей зла! Я… Она была моей сестрой! Посмотри же на меня! Йага, я никогда тебя не обижу! Я люблю тебя!

И осёкся, сказав то, чего никому говорить не собирался.

— Я люблю тебя, — повторил Рьян тихо, и слова потонули в свисте ветра.

— Она тоже тебя любила…

Редко случалось такое, что хозяйка леса пугалась. Чаща не страшила её, не беспокоили болота, оторопь перед большим городом ведьма обуздала, а уж от медведя и подавно не шарахалась.

Но сейчас… Йага дрожала от ужаса. И нет, вовсе не потому, что опасалась за свою жизнь, не потому, что северянин омыл в крови руки, что ласкали её ночами. Потому что стало ясно то, о чём предупреждала её матушка, то, о чём спрашивала подруженька Ива, то, в чём колдунья и сама сомневалась: убийца или нет, он любим ею.

Вырвал девицу из оцепенения Рад. Обеспокоенный криками, он пошёл проведать друзей, а застав распахнутую дверь, не на шутку струхнул. Однако оба жильца нашлись во дворе.

— Чего расселись? Давно с горячкой не лежали? А ну в дом! В тепле разберётесь, что у вас стряслось!

Но прежде, чем кто-то ответил, раздался грохот. Крепкий забор у усмарева дома и без того ходил ходуном под ударами пурги, но эти удары были иными: отчаянными, торопливыми. Рад нахмурился и пошёл отпирать.

В калитку ввалился не человек даже, а комок лохмотьев. В дырах на тонком, не по погоде, платье, алела зацелованная морозом кожа, грязные спутанные волосы гуляли на ветру. Не сразу стало ясно, что перед ними женщина, а уж узнать её и вовсе сумела одна Йага. Да и то не глазами, а ведьмовским чутьём.

Всю выдержку собрала Желана, чтобы заговорить с дочерью. С той, что восстала из мёртвых, выжила в диком колдовском лесу, с той, кого должна была оберегать непутёвая мать, а вместо того обрекла на вечное одиночество. Она словно бы ждала пощёчины, а то и чего похлеще. Словно желала расправы. Но прежде собиралась сказать то, чего ради примчалась к дому усмаря.

— Боров упросил жреца взять ведьму. Людей собирают. В Чернобор едет посадник.

Рад шарахнул тяжёлым кулаком по воротам так, что со столбиков посыпался наметённый снег; на острых скулах Рьяна выступила медвежья шерсть; Йага побледнела. Первым очухался усмарь.

— В дом. Живо! Все!

Вроде недавно жила Йага в городе, а имущества накопила больше, чем за все предыдущие годы. Но Рад, будто сам не реже, чем раз в год, бежал, сноровисто кинул в суму тёплых вещей и огниво. Грубо содрал с ведьмы приметную вышитую телогрею и почти силой втолкнул в свой тулуп, сверху нахлобучил мужицкую шапку, ещё и волосы под одёжей спрятал. Рьяна собирать не пришлось: он и вещей толком не нажил, и понял, что удумал друг, быстрее.

— По метели следов не увидят… У ворот точно ждать станут, так что идите мимо коровника. Там мальчишки лаз в стене проделали, вы через него…

Йага ни за что не запомнила бы, зато северянин деловито кивал. Наконец, Рад замолчал. Сказать нечего, а время терять не след. Неужто всё?

Вот уж чего не ждали от огромного кожевника, так это слёз. Капли впитались в пышные усы, и Рад как мог ободряюще улыбнулся. Он метнулся к себе в комнатушку и сунул что-то Йаге в руку, и затем крепко обнял.

— Береги себя и… его, — попросил он.

В ладони у ведьмы осталось кожаное очелье: наконец-то мастер остался доволен хитрым сплетением узелков. Как раз вовремя закончил работу. Рад взял Рьяна за плечи и долго пытливо глядел в глаза, но так ничего и не сказал. Только кивнул, словно не прощаясь, и подпихнул к двери.

У выхода замерла забытая всеми в суете Желана. Только теперь стало ясно, как исхудала женщина, как измучилась виною за семнадцать лет. Она наблюдала за повзрослевшей дочерью, а по щекам её катились непрожитые с нею вместе годы.

Решившись, Желана осторожно, пальцами, поймала край рукава ведьмы и прошептала:

— Не прощай меня. Я и сама себя не простила. Но, если сможешь, не забывай.

Дочь леса и человека посмотрела в глаза матери, а та впервые не отпрянула от колдовского звериного огня. Впервые дочь леса и человека поняла, что принадлежала людскому миру так же, как принадлежит лесу. И не было в ней ни горечи, ни обиды, ни злости.

— Не забуду, — пообещала она.

Они бежали, не тратя силы на слова, и только тяжёлое сбивчивое дыхание давало колдовке понять, что она ещё не отправилась в Тень от страха. Рьян шёл позади, подгоняя и закрывая спину одновременно. А метель оберегала их, прятала за белой завесой, заметала следы. Знатно набрали они в обувку снега, но зато и добрались быстро. Коровник уже темнел впереди, раздосадованные холодом бурёнки тоскливо плакались на судьбу. И никто, если ему не довелось провести детство в Черноборе, не нашёл бы проделанный дурными мальчишками лаз в городской стене.

— Я попробую унюхать, — нерешительно предложил Рьян. Но каким бы острым ни был нюх проклятого, в эдакую пургу он мог рассказать лишь о запахе печного дыма.

— Не нужно.

Не проведя детство в Черноборе, нипочём не узнаешь всех его тайных троп. К счастью, имелся у них знакомец, который мог помочь.

Йага натянула мужицкую шапку пониже, чтобы остаться неузнанной случайными прохожими, ежели таковым взбредёт в голову прогуляться в бурю, и свернула в сторону.