Йага

Она не стала бы тревожить Светлу, но та сама заподозрила неладное. Ухватилась двумя слабыми руками за ладонь ведьмы. Дёрни один раз — не удержит. Но Йага не вырывалась.

— Батюшка тебя обидел чем?

Рьян напрягся: что ещё лесовка скажет? Лесовка только плечами пожала. Какая, дескать, разница.

— Не серчай на него, — взмолилась Светла. — Он за Чернобор радеет! Иной раз может и задеть кого, да не со зла! Когда с Севером воевали, город оборонил. Взмолился богам, чтоб войско мимо прошло, а они послали дождь! Все поля залило — не пробраться! Нас и не задело. А как перед посадником нас ездил защищать! Земля-то слабо родит, а налог один на всех… Кабы не батюшка, впроголодь жили б!

Йага осторожно влила ей в рот зелье, растёрла грудь и спину, нашептала что-то на лоб. Светла сонно зевнула, но всё продолжала оправдывать батюшку. Каким бы плохим жрецом старик не был, но отцом, видно, был любящим. Для Светлы. Жаль, что не для её сестры.

Голова больной клонилась на бок, веки тяжелели. Девке стоило набраться сил, и со дня на день она уже могла бы сама подниматься. Йага пригладила ей тонкие волосы, довольная проделанной работой, кивнула Рьяну притворить ставни от сквозняка.

— Не надо! — Светла с трудом распахнула глаза, улыбнулась и попросила: — Оставь! Буду любоваться… солнышком.

Когда ведьма выложила лекарства и собралась уходить, девица позвала сквозь сон:

— Йага?

— Я здесь.

— А ты ещё придёшь?

Ведьма подтянула повыше одеяло.

— Конечно. Только ты выздоравливай, хорошо.

— Хорошо-о-о-о, — не то пообещала, не то счастлива вздохнула Светла.

Через седмицу Светлы не стало.

Йага хотела навестить подружку, но во двор её не пустили. Только к концу дня дошли слухи, что жрецу пришёл черёд хоронить младшую дочь. Отчего так вышло, ведьма никак не могла взять в толк. Она металась по светёлке, расчёсывая руки от беспокойства.

— Я же всё сделала, всё… Она поправлялась! — плакала она.

Рьян гладил лесовку по волосам и не знал, как утешить. Иной раз спорить с Тенью себе дороже.

— Я обещала навестить её. Обещала, что приду снова… Рьян, я обещала!

Проклятый прижал её к себе. Кабы он только мог спрятать ведьму в объятиях от беды! Кабы только мог уберечь… Быть может, Зорка не зря отказывалась выпускать дочь из чащи?

В Срединных землях хоронили странно. Где протекали крупные реки, там отправляли мёртвых по воде; где хорошо родила земля, закапывали. Рьян считал, что всего лучше сжечь мертвеца, чтобы по верёвке из дыма он забрался в чертоги Золотого бога, но не все народы так разумны, чтобы принять северный обычай. В Черноборе считали, что с дымом дозволено отправлять лишь весточку и жертву богам, но никак не своих родных. Здесь ставили смертные короба.

Последнее пристанище устраивали в стороне от города, на холме. Ещё издали виднелись чёрные росчерки ларей на высоких курах, подобных тем, на которые опиралась изба лесной ведьмы. Дерево для коробов пропитывали особыми снадобьями, дабы не выпустить смрад. Щели плотно конопатили от всякой живности, о том, как готовили к захоронению тела, и вовсе знали только старики, да не все подряд, а те, кто беседует с Тенью. И жрец, конечно.

Йага ходила ни жива ни мертва. Чуть не выскочила на крыльцо босиком, благо Рьян перехватил и заставил обуться.

— Не надо тебе туда, — завёл он опостылевшую песню.

Ведьма точно и не услышала. Позволила усадить себя на скамью и послушно вдела ноги в валенки. Молодец продолжал:

— Только сердце растревожишь. Ты всё, что могла, сделала. Ну так даже ты с хозяйкой Тенью не можешь бороться!

Звериные глаза непокорно сверкнули.

— Может и могу! Тебе почём знать?

Рьян вздохнул и тоже натянул обувку: не одну же колдовку отпускать?

Если Мороз искали по всему городу, то смертный воз постарались провезти скорее, не собирая толпы. Но народ сбежался и сам.

Проводить Светлу хотел мало не весь Чернобор. Кабы весть не успела облететь заснеженные улочки, можно было решить, будто снова привечают Мороз: была вереница людей, был и воз, и жрец со взглядом, устремлённым в неведомые простым смертным дали. И, что всего больше разозлило северянина, люди смеялись и пели!

Тоскливые то были песни, хоть и с добрыми словами. Мимо усмарева дома то и дело пробегали раскрасневшиеся бабы с выкопанными из-под снега ростками. Они бережно отогревали корешки под тулупами, чтобы те не погибли и славили жизнь даже в смертном коробе.

На родине Рьяна никто не посмел бы оскорбить умершего веселием. Здесь же обычай требовал иного: черноборцы смеялись, кто-то танцевал на скользких тропках, воз с телом приветствовали, словно новорождённого. Один только жрец не смеялся. Он сидел подле завёрнутой в алую тряпицу дочери и казалось, что вот-вот ляжет с нею рядом. Не засмеялась и Йага. Видно, тоже считала обычай диким.

Сёстры покойной не отставали от людской вереницы, хоть и с трудом тащили наполненные неведомой смесью крынки, братья волокли лесенку. Но живые дети не утешали жреца. Их он гонял почём зря, а вот младшенькие близняшки…

Рьян не заметил, когда ведьма выскользнула из его объятий и догнала воз.

— Дедушка! Дедушка!

Жрец откликнулся далеко не сразу. А как понял, кто тревожит его седины, замахнулся на лекарку.

— Чего ещё тебе надобно, ведьма? Мало горя мне принесла?!

Йага опешила.

— Только хотела… Светла хорошей была. Вот…

— А ты её сгубила, ты! Не уследила, не заметила, что болезнь крепчает!

Рьян подоспел как раз вовремя: к возку спешил Боров. Словно верный друг, а то и родич, он сжал морщинистую длань жреца, а Йаге велел:

— Поди отсюда, ведьма! Не видишь, человеку плохо!

И нацелился влепить пощёчину, но Рьян заслонил девицу.

— А сейчас и тебе плохо станет, — зловеще пообещал он, перехватывая жирное запястье.

— Не надо, — Йага покорно отошла в сторонку, потянув проклятого за собой. — Только драки не хватало…

Боров ещё долго что-то нашёптывал жрецу, а Рьян только и думал о том, как бы это оставить в смертном коробе не только почившую, но и ненавистного торгаша. Он бы и крышу сам приколотил, и щели проконопатил. Ещё и спасибо сказал бы.