Страница 61 из 84
И каково же было его удивление, когда вместо того, чтобы одарить его поцелуями, девка вцепилась ногтями в жирные щёки!
Как знать, может она и вышла бы победительницей. Да холоп
Зазвенело. Не то в голове, не то ещё где. Перед глазами поплыло, ведьма покачнулась.
— Бдарь, твою ж! Девку зашиб!
— Да живая… Что ей, ведьме…
— Давай-ка её на стол. Руки, руки держи! Вон когтищи какие!
Голоса словно бы доносились издалека. Кто-то незнакомый деловито распоряжался её телом, да и её ли? Девку разложили на столе, задрали юбку. Боров довольно крякнул и поспешил развязать дорогой пояс на портах.
— Батюшка, ну как можно здесь-то? А ежели кто войдёт?!
— Ты рот-то прикрой! На вот пояс, свяжи руки, а то зашевелилась что-то…
Бёдрам стало холодно и почти сразу мокро — чьи-то потные ладони тискали плоть. Даже оглушённое тело изогнулось от отвращения, к горлу подступила тошнота, она Йагу и пробудила от забытья. Девка заорала так, что слышали, верно, с другого края дремучего леса. И, услышав её, Рьян вломился в избу аккурат в тот миг, когда загорелые пальцы проросли чёрными перьями. Не пришлось произносить заговоры и проклятия, колдовать тоже не пришлось. Потому что проклятый одним звериным прыжком пролетел всю кухню и вцепился в заплывшую складками шею купца. Боров упал навзничь, северянин верхом — и пошла потеха! Кулаки опускались раз за разом, сначала бледные, а потом испачканные кровью. Харя Борова превратилась в кусок мяса, а Бдарь так и застыл с поясом господина на вытянутых руках. Йага скучать холопа не заставила: выхватила опояску и как стеганёт! Привычный к побоям Бдарь тут же скукожился, подставляя ударам спину.
Самую малость опоздал на шум Рад. А как вошёл, слов подобрать не умел. Кинулся к рыжему и попытался оттащить его от купца.
— Убьёшь же! — предостерёг усмарь.
— Убью, — согласился Рьян. — Убью! Он Йагу хотел… — И снова посыпались удары.
Рад мельком глянул на растрёпанную ведьму, на лепечущего извинения Бдаря…
— Дай-ка пояс. — Ведьма отдала. — На, тварь! — рявкнул кожевник и хорошенько вытянул купца промеж лопаток.
Вот тебе и праздничек… Боров на силу ноги унёс, да и то унёс его, скорее, Бдарь. Едва пуп не развязался от натуги, а не бросил господина! Кабы не Рад, живыми не ушли бы. Ещё долго кожевник отпаивал Рьяна брагой, а Йага гладила его по плечу и шептала, что всё закончилось. Вот и смеяться али плакать? Тут бы, напротив, девку утешать, а ей хоть бы хны! Привыкла, что всегда есть, кому заступиться.
Когда северянин поостыл, а медвежья сила унялась в жилах, он сказал:
— К жрецу пошли. Какой-никакой, а судья. Так просто не спущу.
Рад поперхнулся.
— Просто? Да ты его мало в Тень не спровадил!
— А и стоило!
Тяжело вздохнув, кожевник сел на скамью с ним рядом.
— Ты, Ржавый, всё ж не местный. Не разумеешь, как всё устроено…
— Да нет, — огрызнулся Рьян, — всё я понял! Что у вас любой пришлый с улицы может бабу силой взять, и ничего ему за то не будет!
— Не любой… Пойми, Ржавый, Боров — человек непростой. На нём, считай, весь Чернобор держится. И, вот тебе моё честное слово, жрец нипочём его не накажет. Хоть он бабу посреди площади в торговый день… — Рад мельком глянул на северянина и переиначил: — Хоть обкрадёт кого посреди площади. Всё одно ему только в ножки поклонятся. Жрец его, правду сказать, сам терпеть не может. Но иной раз худой мир лучше доброй войны… Как у нас с северянами вашими. Да и не станет Боров никому жаловаться. Скотина он та ещё, а всё ж не без гордости. Постыдится, что мы его отделали. И того, что свершить собирался, постыдится тоже.
Словом, проклятого угомонили, хоть и непросто пришлось. То ли праздничная суета повлияла, то ли брага из тайничка Рада, то ли зелье, что Йага втихомолку в ту брагу подлила.
Пришёл черёд третьего дела. В гости Мороз звали, у соседей спрашивали, пора идти искать. А искать Мороз черноборцы любили всего больше, особливо малые дети, и вот почему. Начиналось всё у жрецова дома. Когда старик был молод, он выходил сам, ныне же его вынесли на сцепленных руках сыновья. Сажали в воз, запряжённый всенепременно белой лошадью, а коли таковой не находилось, то коровой али козой. И так ехали по городу.
Будь селение поменьше, останавливались бы у каждого двора, но в Черноборе эдак и к ночи не управились бы, потому жрец приподнимался в повозке и слабым старческим голосом звал:
— Батюшка Мороз, заждались мы тебя! Выйди, сделай милость!
Из домов спешили нарядные бабы, мужики с рукавицами, надетыми на палки, девки в киках, вышитых серебром, а у кого достатка поменьше, то просто с белыми лентами в косах. А всего больше спешила малышня, ведь у каждой хозяюшки с собою имелась сума с лакомствами. Угощение, знамо дело, полагалось беречь для батюшки, да только он невидим и неслышим! Присоединится к шествию, коли разыщут в каком-то из хозяйств, и пойдёт с толпой. А глядеть, прятался ли Мороз среди людей, как раз по сумам и станут: попропадали кушанья, значит, отведал. И уж бойкие детишки старались, чтобы ноша не оттягивала матерям плечи!
Дошла людская вереница и до Радовой улочки. Рьян упирался как мог, но Йага всё одно выволокла мужчин на праздник: как не выгулять нарядный кокошник!
Кто-то затянул весёлую песню, другой подхватил, солнышко перед закатом выглянуло из-за туч, чтобы вспыхнул холодным светом бисер на очельях. Йага глядела во все глаза: никогда ещё разом она такой толпы не видала! И помыслить не могла, что столько народу в Черноборе живёт! А уж сливаться в единое живое существо пред могучим Морозом — это ли не счастье! На радостях ведьма сняла сглазы с оставшихся двух мальчишек. Средний, волосатый, как раз семенил рядом с матерью неподалёку. И так старательно открывал рот, подпевая, так светились его глаза в густой шерсти, что колдовка сжалилась. Последний же из троицы, Ждан, шёл рядом с Иванькой. Маленький лоточник всё пытался нагнать Йагу, да раз за разом отвлекался, чтобы помочь пацану. Тот из-за чирьев был мало не слеп, и вёл его Иванька. И уж, коли он простил обидчика, то и лесовке незачем зло держать.