Йага

Глава 12. Другая сторона

На опушке леса Рьян остановился. Остановилась и Йага. Он притянул её к себе, положил подбородок на темя и долго стоял так. Наконец сказал:

— Со мной пойдёшь.

Ведьма хмыкнула. Лучше хмыкать, чем слёзы лить:

— Просишь или спрашиваешь?

— Ни то, ни это. Просто говорю. Со мной пойдёшь. Я Рада попрошу, у него дом большой. А потом… потом и у меня большой дом будет.

— Нет. Я сама от матушки ушла и то… то, из-за чего ушла, тоже сама делала. Никто не неволил. Так что и устроюсь без подмоги, не стану тебе обузой.

Рьян закатил глаза и закрыл ей рот. Наперво ладонью, а там и поцелуем. Прежде только одна девка с ним спорила. И, надо признать, спор выиграла, если судить по колдовской метке на щеке. Но теперь он точно знал, как убедить ведьму в своей правоте. Он крепче поцеловал упрямицу и притянул к себе. Йага застонала в поцелуй и попыталась вырваться, но он не пустил. Со сломанной ногой или с целой, а северянин всяко был сильнее. Ведьма забилась, как рыбёшка на берегу, но с каждым мгновением трепыхалась всё слабее и, наконец, сама обняла его за шею.

— Со мной пойдёшь, — повторил Рьян, оторвавшись от её губ. — Поняла?

— Поняла, — слабо кивнула лесовка. На скулах её горел лихорадочный румянец, уста блестели от влаги, и северянин не вытерпел, снова накрывая их своими.

Как ни было унизительно Рьяну просить усмаря Рада об услуге, а делать нечего. Он разве что наказал Йаге не вмешиваться и оставил ждать во дворе, а проситься на постой пошёл один. И готов был как к простому отказу, так и к драке. Ишь, нашёлся постоялец! Сам невесть откуда, так ещё и ведьму приволок! Ребятишки пойдут, тоже у кожевника жить станут?

Не готов Рьян оказался лишь к одному. Что Рад деловито выглянет в окно, посмотрит на лесовку, играющую с драчливым петухом, и скажет:

— А что бы и нет? — Усмехнётся и добавит: — Тебя я б ещё подумал выкинуть, а красивой девке отказывать негоже.

И так сказал, подкручивая усы, что Рьян чуть было не послал Рада туда, куда своим ходом не отправляются. Но делать нечего…

Однако ж последующие дни северянин следил на Йагой зорко. Чтобы и наедине с усмарем не оставалась, чтобы на торг одна не ходила. Но поди уследи за молодой любопытной девкой! За ней и со здоровой ногой не угонишься, не то что с лубком! Так и вышло, что меньше, чем через седмицу Рьян вернулся от купца, которому отволок добрую охапку кож, и ведьмы не обнаружил.

Обыкновенно лесовка хлопотала по дому: готовила, чему несказанно радовался бобыль-Рад, мела пол, вышивала. Нынче же уголок в кухне, где она любила сидеть, поджав под себя ноги, пустовал.

— Где? — только и спросил рыжий.

Рад по обыкновению сидел над станком, низко склонившись и близоруко щурясь. Не сразу понял, о чём его спрашивают. А когда понял, уставился на пустующее место в недоумении. Лишь спустя четыре удара сердца припомнил:

— А! Сказала, оладьи поставить хочет. К коровнику… За простоквашей… Не мешай!

И снова уткнулся в работу. Северянина же ровно ужалили. Подумаешь, отправилась девка к молочнику! Тоже дело! Но отправилась одна, по селению, в котором некогда напугалась мало не до полусмерти. И ведь наверняка найдёт беду, в которую можно ввязаться! Как пить дать найдёт! И глаза-то у неё звериные, колдовские. Ну как кто-то приглядится и доложит посаднику? Он ведь колдовства не любит ещё сильнее, чем Рьян, не задумываясь велит голову отрубить!

О том, до чего же глупо переживать за дочь леса и следить за каждым её шагом, Рьян рассуждал уже по пути. И, хромый, спешил так, словно за пятки его кусали, аж налетел на какую-то нищенку возле дома и с усмешкой отмахнулся от последовавшей ругани.

Вот только норовистый северянин и подумать не мог, что беда поджидала вовсе не легкомысленную ведьму, а его самого. Да ещё и от того, о ком он думать давно забыл.

Дни становились всё мрачнее, и уже к обеду низкие плотные тучи окончательно прятали светило. Мелкая ледяная морось всё чаще чередовалась с колючими снежинками, а дороги под копытами лошадей превращались в сплошную кашу. Все, кроме главной улицы с мостками, разумеется. Но её жрец велел лишний раз не топтать и не пачкать. Приходилось неуклюже скакать через лужи и балансировать на скользкой грязи, чтобы не упасть навзничь на радость мальчишкам. Вот смеху-то будет!

Потому Рьян и не обратил внимания на того, кто ёжился от холода возле пекарни. А вот тот, или, точнее сказать, та заметила его ещё издали. Заметила и бросилась наперерез, разбрызгивая лужи.

— Ах ты вредитель! Рожа твоя бесстыжая! Чтоб тебе пусто было, чтоб браги в праздник не выпить, чтоб клопы заели, чтоб чирьи одолели!

Увернуться от бабы означало бы прыгнуть в сточную канаву, поэтому Рьян остался стоять, опираясь на костыль. Тётка была дородная и низкорослая. По меркам черноборцев, прямо-таки красавица с соболиными бровями, крупными ладонями и высокой грудью. Северянин даже подумал, что раньше вполне мог бы улыбнуться бабе. Наверняка та была на диво хороша, когда не орала, как бесчестная торговка, а трепетала ресницами и перекладывала косу с плеча на плечо. Нынче же он лишь рассеянно отметил, что баба ничего такая, и собрался уходить. Но крикунья вцепилась в палку, что заменяла северянину больную ногу.

— Куда?! Да я глазья твои нахальные выцарапаю! Язык твой болтливый вырву!

Пришлось до боли стиснуть тёткино запястье, чтобы не содеяла обещанного. И спокойно спросить:

— Тебе чего, болезная?

Тётка показалась северянину смутно знакомой, но Чернобор город маленький, а к Раду за кожами ходил каждый первый. Небось там и виделись. А баба завизжала пуще прежнего:

— Мне чего?! Мне! Ты глаза-то разуй, харя поганая! Вот и не стыдно!

Стыдно Рьяну не было, если уж по-честному, вообще никогда. И виниться перед скандалисткой он не собирался. Однако присмотрелся и вроде даже припомнил.

— Ты, что ли, эта… Как тебя?

Память упрямо не желала выдавать имя, зато обнажённую грудь и округлые бёдра подкидывала услужливо. Надо сказать, выглядели телеса без одежды ещё лучше, чем в ней.

Тётка всплеснула руками.

— Забыл?! Забыл меня, лживая твоя рожа?! А как в конюшне тискать, так хорошо помнил! И ладушкой звал, и любушкой!

Рьян смущённо кашлянул. Теперь-то он сообразил, что за тётка его выследила! Но тогда, в конюшне, он тоже знать не знал её имени. Потому и звал ладушкой.

— Запамятовал, — честно признался он. — Прости, красавица. Чего надобно?

— А то ты не знаешь!

— Вот уж не ведаю.

Ладушка-любушка сорвала с головы платок и кинула под ноги. Платок, как успел подметить Рьян, завязан был узлом вперёд — мужняя.

— Ты, дурья твоя башка, мужу моему всё рассказал!

— И в мыслях не было!