Йага

И верно, с чего? Рьян скинул сапоги и присоединился к ведьме.

И такая она была искренняя, наивная, доверчивая, что сердце сжалось. Разве можно обидеть такую? Язык захотелось проглотить за все те злые слова, что наговорил он ей. Но Йага будто и вовсе о них не думала. Лежала рядом, касаясь парня горячим бедром, и два слоя ткани, что разделяли их, казались недостаточной преградой, всё одно обжигало!

Сено пряно дышало горьковатым травяным духом, кололо сквозь одежду. Рьян бездумно вынул из густых волос ведьмы увядший колосок, но почему-то не отнял ладони, а так и оставил. Теперь он и сам, как тот колосок, запутался и, самое страшное, выпутываться не желал.

А и как не потеряться в этом одуряющем запахе?! Как не обжечься о загорелую кожу?!

Он повернулся на бок, всего только чтобы устроиться поудобнее, но губы сами нашли покатое плечо.

Её кожа пахла лугом. Свежескошенной травой, вспаханной пашней, сеном. И была горячей… нет, раскалённой!

Он вдохнул этот запах и пропал окончательно. Пальцы скользнули по рукаву, обнажая плечо.

— Ты что делаешь? — прошептала колдовка.

Не шарахнулась, не отстранилась. Просто спросила, широко любопытно распахнув глаза.

— А разве не ясно? — Рьян привстал на локте, сноровисто распутал узел и распустил тесьму на её вороте, раскрыл полы и прильнул к ключице. — Целую, — выдохнул он, глотая густой запах тела.

— Зачем? — всё так же шёпотом недоумевала она.

И ведь даже не дёрнулась, чертовка, когда рубашка совсем уж соскользнула на грудь.

А Рьян захлёбывался её запахом, задыхался, дурел и всё не мог остановиться, словно разум зверя вновь вытеснил его собственный. Ласкал гладкую кожу, скользил по ней ладонями, пил доверие, смешанное с огнём.

— Потому что хорошо, — коротко ответил он. — Разве нет?

Йага выгнулась ему навстречу, и Рьян едва слышно застонал. Проклятая лесовка крутила им, как хотела, а он и рад! Изо всех сил втянул запах её обнажившейся груди, подался вперёд, нависая над ведьмой, стиснул бёдра, собирая пальцами юбку в складки.

— Испугайся, — попросил он. — Испугайся и прогони.

Попросил… Потому что сам уже остановиться был не в силах.

— Зачем? — Она зарылась пальцами в волосы, притянула ближе, открыла рот, впуская его внутрь. Когда Рьян, задыхающийся, прервал поцелуй, опалила дыханием ухо: — Хорошо же.

Кто не обезумел бы после таких слов? Кто не развёл бы в стороны мягкие бёдра и не провалился бы в сладкое безумие?!

Он впервые так ласкал женщину. Впервые пил её удовольствие как собственное, впервые тонул и не чаял спастись.

Не было других. Не было тех, кем он овладевал быстро в хмельном угаре, не было тех, кто приходил к нему по своей воле, не было тех, кто брал деньги.

Была только она. Извивающаяся, словно в бесстыдном танце, горячая, как уголёк, гибкая, загорелая, вкусная.

Капли пота стекали по коже, и он ловил их губами как драгоценный нектар, запахи смешались, плыли перед глазами, такие густые, что Рьян мог их видеть. И стоны её — как песня. Единственная песня, которую он хотел бы слушать, покуда Тьма не вернётся на земли и не укроет их ледяным пологом.

Когда она, обессиленная, упала на колючее сено и даже не попыталась поправить взмокшую одежду, Рьян впервые за долгие годы почувствовал — счастье. Не одинокую холодную радость, знакомую северянину. Не гордость, не злорадство. А счастье, от которого кровь вскипает в жилах, а глаза застилает поволокой.

И после всего содеянного Йага не покраснела, не спрятала лица и не взвыла, как обесчещенная девка, не сумевшая удержать животной страсти. Она повернулась к проклятому и широко улыбнулась.

— Я и не знала, что так хорошо бывает.

И Рьян погиб.

— Бывает ещё лучше. Я покажу, — пообещал он.

Во сне медведь сидел с ним рядом, положив морду на лапы, и не скалился.

Проснулся Рьян оттого, что рядом никого не было. Пропало живительное тепло, дарящее сладкое забытьё, и он встрепенулся, готовый бежать в покамест неведомые дали.

Бежать пришлось недалече: Йага плыла по утреннему туману, собирая в пригоршни росу, и аккуратно сливала её в кожаный бурдюк.

Солнце ещё не встало, но первые лучи уже пронзали белёсую мглу и плескались в крошечных серебряных каплях на траве. Луг оказался непростым: почти весь засох, но над жухлым ковылём возвышались зелёные стебли, которым холод оказался не страшен. За ними-то ведьма и явилась из своего леса. Всего больше хотелось окликнуть Йагу да поманить обратно. Зацеловать до припухлых губ, прильнуть к груди, снова заставить извиваться в бесстыдном наслаждении. Но Рьян не стал. Он просто смотрел, как легко ведьма движется в слоистой утренней дымке, наблюдал за уверенными руками, ждал, не мелькнёт ли колено под заткнутой за пояс юбкой.

Наверное, потому он и заметил их первым.

Медувинчане шли к ним единой волной. Молчаливой, и оттого более грозной. Первым, пощипывая изрядно заплешивевшую бороду, шагал Медвежий сын. И верно: кому первым, если не вождю? Следом мужики, безоружные, но суровые. И последними, суетясь сильнее прочих, женщины. Одну то и дело дёргали за рукава — старуха норовила поднять крик.

Господину и его жене селяне не удивились. Ещё с вечера отправили мальчишку проверить, куда задевались дорогие гости. Найти нашли, но тревожить не посмели. Всё-таки отец рода! Может, если повезёт, всё ж таки благословит одну из девок сыном?

Йага приложила ладонь ко лбу козырьком, но тоже не нашла, от чего тревожиться, и вернулась к своему занятию. Рьян же вышел навстречу. Так, на всякий случай. Пусть ведьма пока наполнит свой бурдюк.

— Доброго утречка, господине! Хорошо ли спалось? Отчего не изволил под крышей остаться? — Сын Медведя поклонился, но старуха пихнула его локтем в бок, и мужик поспешно выпрямился. — Ты не думай, господине, что пытаем тебя! Просто спросить хотели… — Новый тычок заставил быстрее перейти к сути. — Тут вчерась дельце случилось…

— Ну?

Рьян с наслаждением потянулся, рубашка задралась, открывая живот, разрисованный чужеземными письменами. Что там ещё придумали эти деревенщины? Помолиться прародителю с ними вместе? Лично перемешать поставленную брагу? Пересчитать пчёл в ульях?

— Не изволь гневаться, господине…

Мужик робел, и старуха, бранящаяся вполголоса, не выдержала. Выскочила вперёд и заголосила:

— Жёнка твоя что удумала! Где ж это видано?! Жили, как предки завещали, беды не знали! Вся скверна от пришлецов, впустили себе на беду!

Рьян ждал, чтобы сумасшедшую бабку снова кто-нибудь заткнул, но селяне теснее становились подле неё, вокруг вождя же народу оставалось всё меньше. И старухе никто не перечил.