Йага

На берег высыпали привлечённые шумом жители. Низкорослые и кряжистые, как большинство срединников, они всё ж отличались от тех, кто обыкновенно обращался к лесным ведьмам за помощью. Наперво, одеждой. Почти все обрядились в шкуры, да к тому ж не выделанные толком, а сохранившие форму зверей, с которых были сняты. Иные и вовсе привешивали беличьи и ласковые шкурки к поясам как украшения. Словно маленькие засохшие трупики… Йага спешно отвела взгляд. В Черноборе всё больше носили лён, а если и красовались мехами да кожами, то красили их и убирали всякое сходство с живыми существами. Оттого встретившие гостей обитатели Медуниц походили на дикарей.

Но всех страшнее был рослый мужик с проседью в бурой бороде. На его плечах висела самая настоящая медвежья шуба, хоть и видно было, что надетая впопыхах. Мужик шёл сквозь толпу легко, раздвигая зевак широкими плечами, как давешний кабан деревья, и на ходу поправлял оскаленную морду, призванную служить капюшоном.

И голос у бородача оказался не хуже.

— Кто таковы? — спросил он, горой возвышаясь над пришлецами.

Рьян всё ещё тяжело дышал после пережитого. Он перевернулся на спину, снизу-вверх посмотрел на мужика и, видно, не впечатлился, потому что пихнул Йагу и велел:

— Ну говори.

Ведьма же проявила куда больше почтения к вождю. Она встала, отряхнула юбку, поправила передник, после чего отвесила поясной поклон.

— Не гневайся, отче, что явились без спросу. Нужда великая нас к тебе привела. Матушка моя хворает, надобно добыть ей лекарство. И хворь то не обычная, от неё только роса с медуничной поляны и поможет.

Вождь сдвинул брови и только что не оскалился, как медвежья харя, обрамляющая его лицо.

— Идите-ка вы отсюда подобру-поздорову. Мы в Медуницах чужакам не рады.

И не врал: чужаков здесь и правда не жаловали. Настолько не жаловали, что и жениться от века предпочитали на своих, знакомых. И уж не это ли привело к тому, что порода вырождалась — рост у местных был на добрую голову ниже, чем у черноборцев, подбородки тяжелее, брови ниже, а некоторые из детей, цепляющихся за материнские юбки, и вовсе уродились с изъянами. Йага точно приметила двух кривеньких мальчишек.

Из Медуниц к ним с Зоркой за лекарствами не ходили. Из Медуниц предпочитали не уходить вовсе: ведь что там, страшное, может делаться за рекой?

Йага с трудом проглотила ком в горле и молвила:

— Мы не чужаки вам. Дозволь доказать и войти в Медуницы гостями.

Вождь обернулся на своих, но те совета не дали. Зареченские же казались безобидными, только что очень уж непохожими на нормальных людей. У паренька имелся при себе нож, девка и вовсе безоружная. А что спаслись от водного стража, так свезло просто. Вождь махнул рукой:

— Доказывайте.

Ведьма широко улыбнулась и повернулась к Рьяну.

— Обратись.

Тот побледнел сильнее обычного, аж кровь от губ отлила.

— Что?

— Обратись, — повторила девка, продолжая улыбаться.

Рьян медленно поднялся на ноги. Ноги не слушались, да и руки отчего-то вдруг заходили ходуном.

— Ты хочешь, чтобы я перекинулся? — тихо спросил он.

— Ну да! — Йага вцепилась в ворот его рубахи и горячо быстро заговорила: — Они тут зверью поклоняются, видишь шкуры? А всего больше медведю. Считают, что от его рода и пошли, потому из леса не выходят. Мне матушка сказывала, я сама к ним ни разу не ездила…

Рьян негнущимися пальцами отстранил её руки.

— Так для того я был тебе тут нужен? Для того вела? Чтобы я по приказу зверем вокруг тебя бегал, как на ярмарке?!

Откуда взялась его бессильная ярость? И тоска в глазах, от которой ведьме самой взвыть захотелось?

— Ну я же… — Она растерянно взялась за рукоять колдовского ножа. — Вот же… Ты теперь когда хочешь можешь и не больно совсем…

Рьян запрокинул голову, словно ожидая ответа на немой вопрос от неба. Но по небу растекалась багровая клякса заката, оно было немо.

— Когда хочу, — горько согласился Рьян. — И не больно.

Он вынул из-за пояса нож и вонзил в топкий берег. Отступил малость и принялся раздеваться под внимательными взглядами медувинчан. Не беспокоили его ни смешки девок, ни недовольное шипение мужиков. И даже румянец на щеках Йаги не порадовал. Он снял и аккуратно сложил рубаху, за нею сапоги и порты. И кувыркнулся через нож.

Вот и стал молодец зверем. Медведь сурово оглядел теснящихся вокруг людей и величаво двинулся к ведьме. Ткнулся носом в её ладонь. Медведю, в отличие от Рьяна, лесовка нравилась.

Дальше случилось то, чему и следовало: вождь первым пал на колени перед проклятым.

— Прости, господине, не признал! Проходите, гостями дорогими будете!

Йага отжала край намокшего в реке передника и задумчиво протянула:

— Вот так просто? Страж речной не шибко нам радовался…

— Так то он нас от чужаков защищал! Тоже не признал, кто явился.

Ведьме подумалось, что рыбина, дай ей волю, утопила бы что медведя, что человека, что хозяйку леса. И вздрогнула, представив, как чудище потащило бы её ко дну.

— Сами-то не боитесь такого соседства?

— А чего бояться? Страж нам защита, а не помеха! Да и не дураки мы к реке после заката соваться… Но вы проходите, проходите, гости дорогие! Господине, не откажи! И ты, и жёнка твоя!

Йага почесала густой мех на холке и хмыкнула:

— Слышал? Жёнка!

Медведь, конечно, слышал, но равнодушно встряхнулся. Ему всё было едино, пока ведьма довольна.

Перекинувшись обратно, молодец остался молчалив и хмур.

— Рьян?

Йага вложила свою ладонь в его, хоть ожог и болезненно вспыхнул от касания, но рыжий резко дёрнул подбородком и вырвался. Ничего не говорил медувинчанам, каждый из которых постарался по дороге ему поклониться, а кто посмелее, так и за локоть тронуть. Дал вождю обмести невидимую смертным паршу, что могли они, по неразумению, принести из-за реки. Маленькая метёлка из малиновых веток пробежалась вдоль хребта и обмахнула ступни. И безразлично позволил ввести себя под низкую крышу общинного дома, усадить под алтарём. На Йагу он не глядел.

Зато Йага, напротив, глядела только на него, забывая дивиться странному слишком большому строению. В Черноборе селились малыми семьями в домишках на комнатушку-другую. Здесь же предпочитали не разделять род: занавесь делила общинный дом на мужскую и женскую половины, а все постройки, которые издали девка приняла за жилые, служили для хозяйственных нужд. Стол тоже был один на всех. Длинный и низкий, садились за него на пятки, а не на скамьи.

Женщины торопливо несли снедь, сготовленную для вечери. Расставляли тарелки, аккуратно, чашечкой вверх, раскладывали ложки.