Йага

Вырвалась да отстала Йага только раз — увидала диво. И вот какое. Мощёная улочка была в городке главной. Сору на ней почти не водилось, а участки перед входами в лавки ещё и мели сами хозяева. Мёл и усатый харчевник. Лесовка знала его, частенько к матушке захаживал за отваром от кишечной хвори. Едва усач вычистил порог, как у дверей встали двое — приземистый рябой паренёк да девка в высоком кокошнике. И принялись грызть орехи, бросая скорлупки под ноги.

— Уважаемый! Уважаемый! — Парень то ли не сразу смекнул, что усач обращается к нему, то ли нарочно глухим притворялся. — Уважаемый! Вы, когда орехи грызёте, шкорлупки с сорную кучу кидайте. Вон туда.

Рябой окинул харчевника брезгливым взглядом, но всё же нехотя согласился:

— Ладно.

И отвернулся. Но харчевнику того показалось мало.

— Не ладно, а прямо сейчас, ты! Подыми да выкинь!

— А ежели не подымет? — влезла девка, уперев руки в бока.

— Так я ж и заставить могу!

— А ты заставь!

Ой, что началось! Лаялись, точно старухи! И родню приплетали, и до самого посадника клялись дойти. Вот этой-то распри Йага и не стерпела. Высвободила осторожно руку из ладони Рьяна, тихонько подошла, взяла у порога метёлку и всё прибрала. Опосля, так же молча, повернулась и побежала к обратно, тут же выбросив случившееся из головы. И только харчевник с рябым молодцем долго смотрели ей вослед и, сказать по правде, ещё и весь следующий день думали…

Вёл её Рьян к ряду столов, выстроившихся вдоль мостовой. Да только на столах тех не угощения разложили, а девкину радость — кольца, бусы, платки, вязаные копытца. Йага никогда столько богатств разом не видала!

— Что встала? Сюда иди!

— И верно, ходи, ходи сюда, красавица! — засуетилась толстая торговка, оттесняя ведьму от товарок. — Выбирай что глянется!

— Нет, спасибо…

Своих денег у Йаги отродясь не водилось, а брать из матушкиного сундука она нипочём бы не стала. Поэтому могла только любоваться. Но Рьян подтянул её поближе.

— Выбирай. Отдарок тебе будет.

Выбирать?! Вот прямо так?!

— За что отдарок-то?

— Ну как? Ты ж диво какая мастерица у печи, — приподнял брови молодец. — А мне за твоё мастерство отплатить надобно.

Такое ведьма понимала. И правда, её чародейство рыжего от утопницы спасло. Можно и принять благодарность. Она осторожно коснулась мизинцем самого махонького невзрачного колечка, но Рьян на него и не взглянул. Цокнул языком и взял серьги с алыми каменьями.

— На.

Йага рот разинула. Дорогие же наверняка — вон как сверкают! Она на них не наколдовала!

Торговка же свою выгоду быстрее всех смекнула:

— Ах, как хороша в них девка будет! В целом свете другой такой чаровницы не сыскать! За эдакую драгоценность никаких денег не жалко! Пять серебрух!

Ждала, верно, что торг начнётся. Кто ж за стекляшки серебром платит? Сама она за них медь отдала, так что на рынке две серебрухи — красная цена. Но Рьян молча развязал кошель и отсчитал монеты. Соседки купчихи загомонили, подзывая парочку к себе: такой покупатель важный, денег не считает! Но рыжий их не слушал, ведь уже купил, за чем пришёл. Отныне за ним долга перед ведьмой нету.

Торговки обступили их, пихали в лица обрезы ткани, очелья, рубахи… Не вырваться из такого окружения! Хуже волков голодных!

А Йага стояла растерянная, держала в чашечках ладоней серьги с алыми каменьями и счастью своему не верила!

Но счастье, как водится, надолго в одном месте не задерживается. Мигом мудрые боги отправляют его к кому-то другому. Вспорхнуло невесомое наваждение и на этот раз, растворяясь в голубом небе. А теснящихся баб грозным криком распугал возница.

В селении все ходили пешком. Некуда так спешить было, чтобы седлать коня. Но один гордец всё ж нашёлся: ехал не просто на лошадях, а сразу на тройке, с трудом умещающейся на улочке. Оглобли то и дело чиркали по стенам домов. Хомуты ярко выкрашены, расписаны дорогой краской, колокольчики привешены, чтоб издали слыхали — важный человек едет! Однако ж нерасторопные всё равно находились. Возница то и дело освистывал зазевавшихся прохожих, угрожающе щёлкал кнутом. Кинулись врассыпную и торговки, одна Йага не двинулась с места.

А наперерез тройке выскочил малец-лоточник. Пряники посыпались с поддона, превратились в крошево, лошади забили копытами, суровый возница едва удержал их. Свистнул хлыст, малец закричал…

— Уби-и-и-и-л! — завизжали бабы, особливо те, что стояли подальше и не застали произошедшего.

Йага же, не думая, подскочила к лоточнику. Тот лежал ни жив ни мёртв, закатив глаза. Но ведьма сразу поняла — с испугу, а не от боли. Хлыст ударил рядом, всего-навсего отгоняя лопоухого, но тот на всякий случай уже успел со Светом проститься и стонал как умирающий.

— Выживешь! — весело пообещала ему Йага и поцеловала в лоб для убедительности. Малец разом сел. С такой наградой взаправду умирать грешно!

Но ведьма на второй поцелуй размениваться не стала. Она припустила за повозкой и грозно гаркнула:

— Ты что же это, скотина, делаешь?! — Прежде дочь леса ни на кого не кричала. Не ругалась и подавно. С кем ссориться, когда все звери друзья? Но тут злость вскипела в ней подобно бурлящему на огне отвару. — Стой, кому сказала! Стой!

Возница, а тем паче тот, что ехал в повозке, укрывшись меховым, не по погоде, одеялом, и не обернулись. А Йага, вне себя от ярости, помчалась следом.

Выбежала она на площадь, в которую упиралась деревянная мостовая, — тулупчик расстёгнут, грудь высоко вздымается, волосы растрёпаны. И глаза… Глазища жёлтые сверкают по-звериному! Невольно Щура в защитники призовёшь!

Ведьма схватила главную лошадь за сбрую, и та, хоть прежде слыла на диво норовистой с чужими, послушно встала.

Возница замахнулся плетью.

— Куда лезешь, дура?

— Я куда лезу?! А разве не ты добрых людей мало не задавил! Кто тебе такое право дал, отвечай!

— Пошла вон, оборванка! Да батюшка Боров всего города кормилец, посадников побратим! Нашла на кого вякать!

Имена, как известно, никому зазря не дают. Не зазря получил его и тот, кто сидел в повозке. Он поднялся, и иначе как Боровом никто его назвать не решился бы. Толстощёкий, лоснящийся, с туго натянувшим камзол пузом. Он неспеша вытащил из кошеля гребешок и пригладил им редкие волоски на плешивой башке. Убрал на место и тогда только заговорил:

— Пропусти-ка её, Бдарь.

Возница аж задохнулся от возмущения. Вцепился в седую бороду, едва не выдрав.

— Да где ж это видано, батюшка?! Неужто к тебе всякая неумойка по первому же требованию…

— Пропусти, сказал.