Картвелеби. Книга первая

Но и на этот раз Вячеславу Константиновичу не дали закончить свою речь. Публика ахнула, когда из-за кулис показалась чья-то хрупкая фигура в национальном грузинском одеянии, и чем сильнее она приближалась, тем лучше они понимали: эта была совсем ещё юная девушка, очень смело и гордо носившая свой наряд. Лица её не было видно из-за платка, но двигалась она изящно и грациозно, будто настоящая горная пташка. Арсен Вазгенович удивлённо поджал губы. Что ещё этакого выдумали агитаторы помимо фальшивого обморока? На что они рассчитывали, выпуская вперёд тоненькую девочку? Уж не надеялись ли застать их врасплох, вызвать недоумение и шок и тем самым выиграть время?

Плеве и правда опешил настолько, что не сразу нашёлся, и даже запретил сотским браться за оружие. Он терпеливо выждал, пока Катя не подошла вплотную и не подала ему тарелку с яствами, очень похожими на пахлаву и чурчхелу. Сверху на тарелке лежал разрезанный гранат. Все замерли в ожидании.

– «Радости вкушать нетрудно – лучше крепким в горе будь» – Шота Руставели, – произнесла она твёрдо, сжимая в руках гранат. Его красный сок закапал на её прекрасное белое платье, оставляя уродливые следы. – Мы и будем крепкими в горе, как нам завещал поэт. А этот гранат и его сок пусть станут нашей плотью и кровью.

Сотские сделали шаг вперёд, но на этот раз их остановили уже братья Адамяны. Шеф жандармов по-прежнему не шевелился.

Тогда Катя подняла гранат в воздух и обернулась к зрителям, весело смеясь.

– Сок граната – это наша кровь, Вячеслав Константинович, – продолжила она резво. – Кровь, которую вы прольёте, пока будете с нами бороться. Ведь мы, горцы, гордый народ. Мы никогда вам не подчинимся.

Она только закончила говорить, а из-за кулис уже зазвучала переливистая национальная музыка, и ансамбль из четырёх человек затанцевал под рачули. Все они носили костюмы и папахи, которые дружно отшвырнули в воздух во время одного из танцевальных движений и в один голос «хей-хейкнули». Самый крайний из них стал махать белым платком и громко зазывать народ, и даже девушка в конечном счёте отложила тарелку с гранатом и сладостями и тоже присоединилась, встав прямо посередине.

Помешательство усилилось, когда люди стали хлопать и свистеть в знак поддержки, а кто-то даже поднялся на сцену и пристал к смельчакам. Впрочем, они потом сами спустились к толпе, и танец расширился с неимоверной силой. Открытый протест политике государя был ясен и прост для всех, включая императорского посланника.

Арсен Вазгенович, не теряя больше времени, предупредительно выстрелил в воздух и бросился бы к заводилам вместе с сотскими, если бы Вячеслав Константинович неожиданно не остановил его, преградив дорогу.

– Нет, – отрезал он решительно. – Не сейчас. Подождём, пока они закончат танцевать.

– Ваше благородие! – возмутился становой, слишком долго продумывавший этот день, чтобы так просто сдаться. – Они ослушались вас! Они ослушались государя!

– Ты хочешь стрелять по невинным людям, милейший? – засерчал Плеве, хотя голос у него дрожал. Сколько же усилий ему требовалось, чтобы держать себя в руках? – Разве этого ждёт от нас Его Величество?

Арсен с трудом заставил себя стоять смирно, пока танцевальная лихорадка набирала обороты. Он сверлил глазами пятёрку зачинщиков, боясь упустить их из виду, и изо всех сил сжимал кулаки, но перечить командиру не посмел.

Кровавая перестрелка всё же началась, когда один несдержанный сотский – из числа тех, кого только набрали, – выстрелил в толпу, даже не спросив разрешения у начальства. Становой, только ждавший момента, чтобы выступить лично, смешался с толкотнёй и нацелился на заговорщиков, а за ним и преданный братец. Стало не разобрать, кто друг, а кто враг. Даже Плеве не внушал больше страха!

– Отведи Вячеслава Константиновича к кабриолету, – шепнул Айку Арсен, пока ещё мог думать здраво. – А я поймаю виновников во что бы то ни стало!..

Виновники и сами поняли, что перестарались, когда шальные пули стали решать судьбы людей. Никто больше не танцевал – каждый теперь думал только о том, чтобы поскорее убежать и спасти свои жизни. Но как это сделать, особенно когда приставы наверняка уже пустились за ними следом, а сами они неминуемо разделились?

– Катя! Чёрт возьми, где может быть эта девчонка? – кричал сквозь толпу Вано, деря горло, и расталкивал локтями всех, кто оказывался у него на пути. Потомственный князь вёл себя как невоспитанный крестьянин? Ах, да разве время сейчас думать о приличиях?

Он путался в ногах и собственных мыслях, когда видел и чувствовал всей глубиной своего тонкого поэтического сердца всё, к чему только привело их безрассудство, и ещё больше ненавидел себя за то, что позволил этому случиться. Он пропустил через себя слёзы заплакавшей на груди матери малышки, помог подняться старику, которого чуть не задавили в панике, за руку вывел какую-то девушку, забившуюся в истерике от выстрелов, и всё больше и больше злился. В порыве эмоций он даже задел в бок богато одетого мужчину, показавшегося издалека смутно знакомым, и даже услышал, как тот зашептал: «Хоть бы дети не додумались прийти сюда! Я этого не переживу!» Сколько… горечи, сколько боли сквозило в этих словах! Но разве к этому они с товарищами мечтали прийти, когда только увлекались идеями социализма в Тифлисской семинарии? Разве это был мир, который они хотели строить?

– Вано Георгиевич! – зазвучал совсем рядом тоненький голосок, когда он наконец понял, что всё это время не строил мир, а лишь разрушал его. – Вано Георгиевич!

Боже!.. Каким теплом веяло от Катиных объятий, как она вцепилась в него, как самозабвенно прикрыла глаза, прижимаясь всем телом! Вано с трудом удержался на ногах и, вымученно улыбнувшись, с облегчением подумал: «жива»!

– Я так боялась, что не увижу вас больше, – призналась она, всё ещё не размыкая век. Сердце сжалось в груди, когда он видел её такой любящей. – Так боялась, что не смогу даже в последний раз обнять вас!

Юноша широко распахнул глаза, будто впервые по-настоящему увидел дневной свет. Быть может, именно это он и есть – мир? Мир не в громких революционных заявлениях и бунтах, не в протестах против царя и призрачных идеалах? Может, в том мире нет места войне и крови, зато всегда горит тёплый семейный очаг, а глаза слепит белоснежная улыбка любимой женщины? Неужели под «браком» и «женитьбой» старики как раз и имели в виду… это?

«А ведь я могу составить её счастье, – пронеслось в его голове, будто молния. – А самое главное… она может составить моё».

Новоявленное открытие обезоружило его в первую минуту, но шестым чувством он всё равно понимал: эта мысль умнее и правильнее всех, что когда-либо появлялись в его пьесах.

Улыбаясь, несмотря на шум и толкотню вокруг, Вано погладил девушку по белокурым волосам, а она, перестав всхлипывать в его жилетку, подняла синие-синие глаза вверх и замерла, почти не дыша.

– Кать? – с нежностью позвал он, потом прижал её к себе и поцеловал в лоб.

– Что?

– Ты не Соня Мармеладова. Ты – Прасковья Жемчугова.

Потеряв в толпе друзей, юный князь Джавашвили, конечно же, не знал, что шальную пулю в итоге схватил и Андрей. Она попала ему в руку и вызвала стремительное и обильное кровотечение, но рядом, к счастью, оказался Пето, вовремя уведший его из центра событий.

– Ты в порядке? – С трудом оттащив Андрея к стене, Пето опустился перед ним на колени и осмотрел рану. Она выглядела ужасно. – Нам нужно отвезти тебя к Матвею Иосифовичу…

– К нему нельзя, – стискивая зубы, прохрипел русский и разодрал рукав костюма, сделав из него повязку. – Он и в прошлый раз пострадал из-за нас.

Ломинадзе зарычал, когда заметил, что приятель с трудом выносил боль. А ведь он ничем не мог помочь! Тем более в одиночку!

– И куда подевался наш благородный принц? – Он бессильно стукнул кулаком по стенке – так, что чуть не разодрал костяшки пальцев. Ну надо же! У него ещё нашлись силы язвить! – А Резо?