Страница 48 из 104
– Я не понимаю. Ты ведь собираешься жениться, – оскорбился Шалико, голосом выделяя последнее слово. – Жениться! Какая ещё Лизонька Вержбицкая?
Сосо насмешливо фыркнул и хотел приобнять младшего князя за плечи, но тот дёрнулся в сторону:
– О, какие мы чувствительные!.. – снисходительно зацокал языком кузен. – Открою тебе большой секрет: все здоровые кавказские джигиты так и делают.
– Я не буду, потому что это мерзко. И пусть меня не называют здоровым кавказским джигитом!
Это прозвучало стойко, и Давид невольно залюбовался младшим братом, однако такая непреклонность не проняла петербургского повесу.
– У тебя ещё маловато опыта, – отмахнулся весёлый жених. – Поговорим через пару лет, когда повзрослеешь. Приезжай к нам в Петербург. Мы тебя быстро жизни научим!
– И не подумаю!..
– Ах, но Лизонькой своей делиться не буду!.. И не проси. Она – просто сказка! Давид знает. Правда же, Давид?..
Измайловец громко откашлялся и пробормотал что-то нечленораздельное, заметно засмущавшись. Младший князь посмотрел на обоих братьев так пренебрежительно и надменно, что и Вано, стоявший в относительной близости, невольно рассмеялся.
– Вы вдвоём просто невыносимы!.. Я бы никогда не дошёл до такой жизни!
Столь короткие, но довольно заметные всплески нарциссизма у Шалико всегда умиляли его домашних, хотя в такие моменты он становился довольно острым на язык. Вано не стал исключением и, чтобы больше не испытывать терпение друга, решился прийти к нему на подмогу.
– Что любезные братья Циклаури обсуждают узким кружком? – заголосил юный Джавашвили, непринуждённо вмешиваясь в их разговор. – Уж не Нино ли Георгиевну?
– Раскусили, ваше сиятельство! Раскусили, – без обиняков признался Сосо, обрадовавшись его появлению. – Ваша сестра сегодня покорила моё сердце!
– Что ж, – холодно ответил ревнивый старший брат, не сводя глаз с Шалико. – С этим вам, милый князь, не ко мне, а к моему отцу. Мы – люди подневольные!..
Эта довольно неприятная для двоих из четверых беседа прервалась, когда заиграла кадриль и Сосо во второй раз увёл Нино танцевать, опередив в этом своего двоюродного брата. Давид исчез в толпе так же внезапно, как когда-то присоединился к ним, и в итоге Вано остался стоять в стороне вместе с младшим Циклаури.
– Ладно, не расстраивайся ты так, – участливо подбодрил он приятеля. – Этот франтик быстро ей надоест. Нино ветрена, но не глупа. Поверь мне! Уж я-то знаю!
– Генацвале, – еле слышно прошептал Шалико, и из-за гремевшей в зале музыки он его еле услышал. – Скажи, ты узнаёшь эту вещицу?
Вано будто огнём обожгло, когда друг детства опустил руку в карман брюк и достал оттуда… перстень! Тот самый перстень!..
Молодые люди посмотрели друг на друга в упор, и один ужаснулся, прочитав в чересчур осознанных глазах другого правду, раскрытие которой могло обернуться величайшей катастрофой. Если… если только…
– Я никому не скажу, – без тени улыбки на лице проговорил юноша, а его серьёзный вид по-настоящему вселял уверенность. – Обещаю тебе, дзма.
На мгновение весь мир вокруг перестал существовать: и весело танцевавшие пары, и громкие хлопки, и хохот публики. Всё смешалось перед глазами, и лишь свист в ушах заглушал все остальные звуки. Несколько секунд они стояли, не шевелясь и не моргая, пока Шалико не вложил в полураскрытую ладонь Вано перстень и не позволил себе улыбнуться:
– Спрячь, а то увидят.
Он так и сделал, не желая испытывать судьбу, и облегчённо выдохнул.
– Спасибо, дзма! Но как ты… как ты только?!..
– Как-нибудь расскажу. Обязательно… ты веришь мне?
Эта фраза прозвучала, будто божье знамение, – ведь сразу же после неё по рядам танцующих прошёлся трепетный шёпот, резко стихла музыка, и все разом посмотрели на двери, когда мажордом отворил их, пропуская вперёд незваных гостей.
– Пето Гочаевич Ломинадзе, – зазвучал за спиной до боли знакомый, с армянским акцентом голос. – Мы пришли задержать вас по подозрению в государственной измене и нарушении морального спокойствия граждан Ахалкалаки.
Вано обернулся, словно во сне, узнав злосчастного станового, который успел изрядно потрепать им нервы в деле с покойным Славиком. Вслед за вальяжно прошедшимся по зале Арсеном на приём, как к себе домой, ворвались ещё и сотские, а замыкал процессию другой пристав – городской, – что приходился становому родственником.
– Живее, живее! – кричал подчинённым Айк Вазгенович. – Что вы плетётесь как сонные мухи?
– Ахпер джан35, – мягко осёк его становой. – Не горячись.
Айк замолк, а из-за угла вышел старый князь Джавашвили, пока этого ещё не успел сделать Пето.
– Друзья, это, должно быть, какая-то ошибка. – Георгий из последних сил защищал честь своего дома. – Какое отношение мой зять может иметь к марксистам?
Несмотря на шок и удивление на его лице, Вано неожиданно осознал, что отец мог бы захотеть, чтобы Пето запрятали далеко и надолго. Ах, да он наверняка только об этом и мечтал!
И ведь не только он… об этом могла взмолиться и Саломе!.. И даже Давид!.. А что он сам?
С одной стороны, Пето – друг, боевой товарищ и соратник, а с другой… причина, по которой любимая сестра страдала пять с лишним лет. Так… каковы же его ощущения? Хотел ли он этого? Больше «да», чем «нет»? Больше «нет», чем «да»?
– Определённо, имеет, Георгий Шакроевич, – усмехнувшись, заспорил Арсен Вазгенович. – Вы удивитесь, но тот труп на приёме – тоже дело его рук.
Дамы ахнули, кавалеры нахмурили лбы, а Вано услышал, как кто-то из гостей со вздохом предположил, будто балы у Джавашвили всегда не к добру. Однако он не нашёл в себе сил осечь их, когда Пето всё-таки вышел на зов приставов в центр залы. Его лицо было беспристрастным, как сама смерть, но руки… заметно тряслись.
Все расступились, пропуская виновного вперёд, и тогда они с Шалико очутились в большой близости к армянским братьям.
Стояла гробовая тишина, поэтому, когда становой приблизился к Пето, все услышали, как застучали по паркету подошвы его туфель.
Несколько секунд они простояли молча, но ни один мускул не дрогнул на лице предполагаемого преступника. Айк и сотские ждали распоряжений станового, но в какой-то момент терпение городского пристава исчерпалось, и он переспросил что-то у брата на их родном языке. Арсен достал из кармана наручники и надел их на Пето.
– Я так и знал, Пето Гочаевич, – зацокал языком армянин, растягивая каждое слово, будто смакуя и пробуя его на вкус. – Я так и знал!..
Пето промолчал, но, когда армяне отвернулись, собираясь на выход, покачал головой в сторону шурина.
«Не вздумай! – почти кричали его глаза. – Только не вздумай выдать себя сейчас!»
Вано с трудом сглотнул, но заморгал товарищу в знак согласия.
«Мы тебя вытащим! – говорил его взгляд. – Мы тебя обязательно вытащим!»
– Я никого не вызывал, – заикаясь, заверил его Шалико и схватил за руку. – Это не я, клянусь!..
– Шалико Константинович, – по-дружески улыбнулся Арсен Вазгенович, когда заметил Циклаури-младшего в толпе. Оставив заключённого на сотских, он с теплотой пожал парню руку. – Спасибо вам большое за помощь, юное дарование!.. Мой брат рассказал мне о вашем вкладе. Без вас мы бы не справились!
– Правда-правда, – закивал в стороне Айк Вазгенович и вежливо поклонился молодому князю в ноги. – Я ведь говорил… у него блестящий аналитический ум!.. Жаль отдавать его дипломатам!
Глаза Вано налились кровью, когда становой пристав ещё и обнял протеже, смачно потрепав того по плечу. Острый слух не подвёл его, и он услышал, как армянин шепнул Шалико:
– Про Вано Георгиевича мы тоже догадались, но, так уж и быть, смолчим. Всё ради вас, ваше сиятельство!.. Всё ради вас.
Шалико казался таким ошарашенным, что не смог выдавить из себя ничего в благодарность. Армянские приставы с пониманием отнеслись к его оцепенению и, попрощавшись с Георгием Шакроевичем, направились к выходу.
35
Ахпер джан (армян.) – дорогой брат