Страница 32 из 104
Ему хотелось стонать от безысходности, когда он думал, что их история закончится вот так. Судьба не подарит ему возможности зажечь на её лице улыбку, показать, как много она для него значила и какую сильную любовь внушала… Предназначенные друг другу с рождения, они так и не познают счастья, пусть и запретного, пусть и мимолётного… Чего стоит целая жизнь, полная правильных, благородных порывов, если в ней не будет вот этого… украденного счастья? Без неё… всё теряло смысл, всё гасило краски.
Без неё… даже офицерский мундир, к которому он стремился с детских лет, только душил и сковывал.
И если судьба всё-таки даст ему второй шанс, он не будет колебаться. Если она только позволит…
Но что же её муж?.. Что Пето Гочаевич?.. Что будет, если он раскроет их? Что люди начнут говорить о них? Как это отразится на репутации Саломе? Ей же не дадут спокойной жизни…
Разве мог он так рисковать?
Размышления загнали Давида в тупик не только морально, но и физически. Он понял, что вслепую ушёл из библиотеки по коридору чуть дальше, к спальне родителей, когда услышал, как кто-то забарабанил о закрытую дверь справа от него. Глаза вновь заслезились, и мужчина громко откашлялся, вспомнив, что ещё в библиотеке обронил тряпку, которой прикрывался. С каким-то садистским удовлетворением он осознал, что силы стали покидать его, когда по ту сторону двери послышался чей-то безжизненный голос:
– Кто-нибудь… Гмерто чемо! Отзовитесь, прошу!
Морок моментально покинул Давида, и он припал к закрытой двери в надежде услышать ещё хотя бы слово. Ему ведь не послышалось? Это действительно была она?
– Саломея?.. – опасливо переспросил он.
– Давид! – послышался стремительный ответ.
Душераздирающая тишина продлилась секунду, после чего молодая женщина неистово постучала по двери руками.
– Давид! – С каждым разом всё надрывистее. – Давид!
Лейб-гвардеец яростно дёрнул ручку – проклятье! Не открывалась. Он навалился на неё всем телом, но эффекта так и не добился. Всё как будто специально складывалось против них…
– Ручку заело!.. Отойди в сторону, чтобы я смог её выломать!
Он услышал, как она рухнула на пол, лишившись последней надежды, когда и эти его потуги не увенчались успехом. Ожоги на ногах горели, словно он только что их получил, спина и не переставала ныть, а пот струился с лица в три ручья. Он почти перестал что-то перед собой видеть.
Тяжело дыша, лейб-гвардеец припал лбом к двери и сделал несколько засушливых вздохов. Капли пота закапали с ресниц ему в рот.
Не могло всё закончиться вот так, не могло!..
– Ещё немного! Я знаю, что получится… Саломея, слышишь? Я люблю тебя! Только прошу: держись!
– Прощай…
Последнее слово ранило его хуже любого ножа. Молодой князь сжал кулаки и отошёл как можно дальше. Собрав остатки воли, он сделал последнюю, самую отчаянную попытку – и под таким натиском дверь с треском рухнула перед ним, а пыль разлетелась во все стороны, чуть не ослепив его.
Но даже почти ослепший, он увидел, как Саломея обрадовалась ему. На какой-то момент они так горячо отправили Пето ко всем чертям, что сами себе подивились. Было горько, было сладко, было больно и желанно ощущать её лицо так близко, замечать блаженство на её лице, ощущать сладость её губ…
Давид очнулся первым и, подхватив Саломе на руки, понёс её прочь, пока пожар окончательно не похоронил их под обломками родной Мцхеты. Почувствовав себя в безопасности, она лишилась чувств, но он позволил себе забыться, только когда увидел обеспокоенные лица родных.
– Твоя спина! – ахнул Шалико. Ламара залилась слезами, а мать прикрыла Софико глаза ладонью. Нино и Тину обхаживал отец, но Вано отделился от них и помог старшему Циклаури опустить Саломею на скамейку в саду.
– Даико! – дрогнувшим голосом прохрипел Вано и опустился на зелёную траву, не жалея брюк. Ещё никогда они не видели его таким обеспокоенным! – Моя гордая царица… моя красавица-горянка!
– Пожалуйста, Саломея Георгиевна! – одними губами прошептал Давид, не менее растревоженный её обмороком. – Пожалуйста, не оставляйте нас!
«Меня. Не оставляй меня, Саломе».
Он заспорил бы наверняка, что, хотя он этого и не сказал, близкие всё равно поняли его правильно.
Смеркалось, и на Мцхету, пережившую за последний день столько невзгод, медленно опустилась ночь. Пожар удалось потушить, хотя слуги до сих пор носились с вёдрами и полотенцами для хозяев. Когда последняя искорка была погашена, Георгий Шакроевич и Константин Сосоевич с горемычными улыбками пожали друг другу руки и стали пересчитывать родных.
Тогда и только тогда из тени разрушенного женского крыла выплыла заброшенная, нелюдимая и позабытая всеми фигура. Этот силуэт еле волочил за собой ноги, но князь Джавашвили, безусловно, узнал в нём своего чудом спасшегося зятя.
7
Во рту Пето першило всю дорогу до Ахалкалаки, и он не мог перебить этот привкус даже табаком. Вздыхая и ёрзая на месте, как жертва перед удавом, он всё ждал момента, когда тесть заговорит первым, но тот почему-то молчал и хмурил брови, не смотря в его сторону. Пето устало прикрыл веки. Сейчас рванёт! С минуты на минуту рванёт…
С пресловутого пожара в Мцхете прошло четыре дня, когда Георгий Шакроевич выразил желание нанести дружественный визит Циклаури, переселившимся на свою городскую квартиру до лучших времён, а затем настойчиво попросил зятя сопровождать себя в этой поездке. Первым делом Пето хотел броситься за помощью к Вано, но тот сказал, что останется ухаживать за сёстрами дома: Саломею еле вернули к жизни, Тина до сих пор жаловалась на головную боль и тошноту, а Нино перевязали ногу и строго-настрого запретили физическую активность. Тогда он обречённо поджал губы и покорно сел в карету, подставив свою голову на отсечение, будто декабрист, сосланный в Сибирь.
– Сидзе, – вздохнул тесть и пронзительно посмотрел на зятя, словно хотел прожечь в нём дыру. – Я хочу поговорить с тобой о своей дочери. Снова о ней, сидзе.
«Разрази меня гром! – горько усмехнулся Пето. – О чём же ещё!»
– Я слушаю вас, ваше сиятельство.
– Ты, похоже, не понял меня в прошлый раз, – устало продолжил Георгий, и, хотя его взгляд не выражал открытой ненависти, зять не тешил себя ложными надеждами. – Ты сам слышал её в тот день. Моё сердце готово разорваться на части!
В голове обоих мужчин всплыла бессознательная агония Саломеи, которая произвела на всех такое впечатление тем злополучным вечером. После того, как Давид Константинович вывел её из огня, она так сильно забредила, что сёстры и отец стали опасаться за её душевное здоровье.
– Оставьте… – твердила она, не распахивая век. – Оставьте меня умирать. Я не могу так больше. Не хочу!
Сердце Пето неожиданно дрогнуло. Там засел настойчивый маленький змей, который уверял, что бедная девочка оказалась в таком состоянии только из-за него. Приговаривал, что это всегда будет лежать на его совести грузом. Другой же змей, более тёмного окраса, твердил об обратном. Саломея сама убила его любовь и хорошее отношение к себе, загнав их обоих в тот ад, из которого шестой год не находилось выхода!.. И он не собирался брать на себя всю ответственность… ни за что!
Карета качнулась в сторону, подпрыгнув на каменистой дороге, а встряска окончательно вернула их в реальность. Пето порывисто заморгал, а Георгий Шакроевич, плохо скрывая отеческую боль, бессильно зажмурился:
– Пето Гочаевич, – зашептал он тихо, но требовательно. – Я в последний раз тебя прошу: подари ей смысл существования. Сделай это поскорее, иначе я всерьёз на тебя разозлюсь!
Ломинадзе нервно сглотнул, мысленно вернувшись к пожару и Давиду Константиновичу. Если кто и сможет вызволить его из этой беды, так это старший Циклаури. Зря он столько времени откладывал этот разговор!
– Прибыли! – доложил спасительный голос Павлэ, и Пето выдохнул с облегчением. – Городской особняк князей Циклаури, ваше сиятельство!
Георгий не стал ждать, когда кучер вспомнит о своих обязанностях, и шумно спрыгнул на землю, широко распахнув дверь кареты прямо у Павлэ перед носом. Зять безмолвно вышел за ним следом и так же, как и тесть, застыл при виде ещё одного богатого экипажа у дверей Циклаури. Позабыв на время собственные разногласия, оба мужчины переглянулись в поисках ответов. Павлэ всё же удовлетворил их любопытство: