Страница 3 из 104
Измайловец только что свернул за угол, а юный поэт, подавив улыбку, опустился на прежнее место за столом, осушил ещё одну рюмку с коньяком и вяло пожевал лимон, поморщившись. Спьяну ему померещилась на полу какая-то бумажка, но чем больше времени проходило, тем больше он понимал: не померещилась.
Юный князь заморгал, несколько раз протёр глаза, опустился на колени и перевернул листок. Это оказалась выцветшая фотокарточка, довольно измятая и потрёпанная.
И… пресвятая дева Мария, кто же на ней изображён?! Неужели это… их Саломея?!
Вано медленно поднялся с колен и, крутя в руках фотокарточку, в упор посмотрел на дверь, в которой исчез Давид. Лицо его озарила плутоватая усмешка.
***
На свою съёмную квартиру на Фонтанке юный князь вернулся под утро и, даже не разуваясь, чем вызвал возмущение старой экономки, принялся писать сёстрам в Сакартвело.
«10 июня 1883 года
Набережная Фонтанки
Караванная улица, дом 15
Санкт-Петербург
Даико! 4
Я пишу это письмо именно тебе, дорогая Нино, потому что знаю, как ты любишь их получать. Тебе нравится вбегать в кабинет отца с горящими глазами и отнимать у него корреспонденцию, прижимать к сердцу желанный конверт и читать его содержимое вслух Саломее и Тине, жадно впитывая в себя каждое слово. Да-да, даико, не смущайся. Я вижу, как пылают твои щёки, пока ты читаешь эти строки, но кто знает тебя лучше, чем разудалый старший брат?
Передавай нашим прелестным сёстрам мои самые пламенные приветы. Я целую их тоненькие пальчики и надеюсь в скором времени лично обнять их. Также засвидетельствуй моё глубочайшее почтение нашему дорогому отцу. Пускай не серчает на меня, коль есть за что. В скором времени всё равно свидимся!
Какие у вас новости, даико, милая…? Как поживает наша ангелоподобная Валентина? Поправилось ли её здоровье? Бьюсь об заклад: она всё ещё звучит голосом разума в нашей семье и пристыжает всех вокруг божественным светом, что от неё исходит. Тина, душа моя, не злись! Я всё это любя. Ни в Петербурге, ни в Тифлисе, ни в какой-либо другой европейской столице я не встречал подобной чистой души. Ты – божья благодать на мою бедную, беспокойную голову.
А ты, Саломея, моя гордая грузинская красавица, счастлива ли ты? Довольна? Всё ещё гостишь у нас с мужем или уехала обратно в Тифлис, не выдержав провинциальной глуши? Всё ли хорошо у моего обожаемого сидзе5? И ему передайте от меня дружественный поклон. Скоро ли вы подарите нам племянников, а отцу – внуков? О, дорогая, я уже вижу, как ты краснеешь из-за этого вопроса, но полно же тебе! Ты ведь знаешь своего непутёвого братца. Он никогда не умел держать язык за зубами.
А наш славный отец? В добром ли он здравии? Всё так же ль пьёт вино и ведёт свою бесконечную бухгалтерию? Всё так же ль сокрушается легкомыслию единственного сына?
Хочется так много всего узнать о вас! Но если осведомлюсь обо всём, что меня интересует, то никогда не закончу это письмо.
У меня в ушах всё ещё звучат ваши голоса. Словно наяву, я слышу, что вы, как одна, спрашиваете, как у меня дела. Так вот, докладываю, что ваш шельмоватый Вано всё тот же и ни на грамм не переменился с тех пор, как написал вам своё последнее письмо. Меня всё ещё отвергают большинство крупных издательств и журналов, но я не теряю надежды! Я написал парочку сносных пьес для одного из столичных театров, и они имели большой успех. Я даже гонорар получил, представляете? Да-да, я знаю, что наверняка скажет на этот счёт наша неприступная Саломея! Княжеский сын и работа – почти немыслимое сочетание. И всё же это так. Вы даже не представляете, какое это удовольствие – сжимать в руках деньги, которые ты заработал своим собственным трудом!
Но не буду больше надоедать вам своими россказнями, которые вам наверняка неинтересны, и сразу же перейду к самой впечатляющей части этого письма. Милая Тина, тебе лучше присесть. И тебе, моя строптивая Нино, как бы ни хотела ты этого признавать. Вы представить себе не можете, кого я встретил на набережной Фонтанки сегодня в белую ночь! Лейб-гвардеец Измайловского полка, его сиятельство Давид Константинович Циклаури! Собственной персоной. Да-да, не удивляйтесь! Я ведь просил вас присесть. Не говорите теперь, что не предупреждал!
Он так возмужал и похорошел, что мне даже стало завидно. Офицерская стать из него так и льётся! Правда, грустным он мне показался чего-то. Но раскрывать душу не стал – застеснялся.
Мы с Давидом договорились, что встретимся в Сакартвело на именинах Тины, – ведь он тоже едет в Ахалкалаки навестить родных на время отпуска. Можете себе вообразить? Мы снова все вместе, как в старые времена. Я уже начал думать, что их никогда не вернуть.
Мне тут птичка на хвосте принесла – ладно, хорошо: Давид на птичку совсем не тянет, скорее серый волк или медведь, – что наши отцы заключили пари, кто быстрее женит своих сыновей. Какой кошмар! Ваш милый братец намерен умереть холостым, но, похоже, мне придётся изо всех сил отстаивать это своё право, зная наших стариков.
Смотрю на исписанные листы, и мне становится страшно. Подумать только! Слова, как всегда, льются из меня рекой, течение которой сложно остановить. И всё же нужно! Не хочу вас больше утомлять, мои хорошие.
Ещё раз вас крепко целую и обнимаю.
Искренне ваш,
дзма Вано».
Нино не переставала улыбаться до самой последней строчки, и даже когда она спрятала письмо обратно в конверт, растроганная улыбка не сходила с её лица. Обернувшись, она увидела, что и Тина, всё это время сидевшая за пианино, улыбалась сквозь поджатые губы. Одна лишь Саломея, поместившаяся у окна с книгой, была, похоже, не в духе.
Сёстры коротали тот тёплый летний вечер в гостиной, изнывая от сильной полуденной жары, которая только что спáла. Окна девушки раскрыли нараспашку, но им всё равно не хватало свежести. Даже лёгкие платья из прохладной вискозной ткани не спасали положение, хотя Саломея, которая предпочитала тёмные тона в одежде после замужества, как будто специально оделась во всё чёрное. Её незамужние сёстры, напротив, уже который день щеголяли в летних нарядах с короткими рукавами. Нежная блондинка Тина всегда отдавала предпочтение розовому, а Нино – голубому или жёлтому, но больше всех она любила красный.
Запертые в четырёх стенах всё то время, что на улице стоял нестерпимый зной, они перебрали все известные увеселения. Тина несколько раз сыграла на фортепьяно два французских и один кавказский романс, хоть и не пела – врачи не рекомендовали ей напрягать горло. Нино по десятому кругу пересмотрела все портреты далёких предков, которые украшали стены в их салонной комнате, искусно сочетавшей в себе Запад и Восток. Большое зеркало из дубового дерева с узором, выполненным рукой известных итальянских мастеров, мирно сосуществовало здесь с персидским ковром, привезённым Георгием из одной из его заграничных поездок, и расшитыми грузинским орнаментом подушками. Всё в гостиной Сакартвело дышало духом самой Грузии и её непростой истории – ведь не зря само поместье носило её звучное имя.
Несложно вообразить ту радость, которую испытали девушки, когда приказчик Георгия принёс им письмо от брата. Старого князя всё ещё не было дома – он по обыкновению задержался у Константина Сосоевича, отца Давида, в Мцхете, но девушки к этому уже давно привыкли. Когда два добрых друга садились вместе пить кофе с молоком или шумно играли в нарды, то дочери теряли отца как минимум на полдня.
Где-то наверху пропадал и муж Саломеи, но он так давно не выходил из своей спальни, что они уже думать о нём позабыли. Должно быть, Пето прилёг на боковую или писал всё это время письма друзьям из семинарии. Впрочем, если даже это не так, сёстры всё равно не рассматривали его – такого мрачного и погружённого в свои мысли – как занимательного собеседника.
4
Даико (груз.) – сестричка
5
Сидзе (груз.) – зять