Страница 27 из 104
– Один за всех и все за одного, значит?
– Разве было когда-нибудь иначе?
Через добрых полтора часа Пето ушёл от Андрея, и счастливая улыбка не сходила с его лица, пока он шёл по мостовой прочь от квартиры сообщника. Мысли его путались, но он знал наверняка, что поступил правильно, придя сюда с самого утра, и провёл время с пользой до полудня. Как нечасто ему приходилось испытывать подобные ощущения по жизни!
Гуляя по городу, Ломинадзе не горел желанием возвращаться к кучеру тестя и его бричке, поэтому сознательно пошёл к ней более длинной дорогой – через Тавлисуплеба и церковь Святого Креста. Настроение его поднялось до небес, когда он понял, куда ноги сами вывели его.
«А почему бы и… нет?»
Пето подавил улыбку и, поправив рукава чёрного костюма, который носил не снимая, поднялся по ступенькам театра, но с огорчением заметил на двери надпись, которая гласила: «Не тревожить актёров в дневное время! Цветы и подарки оставляйте у чёрного входа с подписью! Их позже заберёт наш сторож Гурам Аристархович».
Пето обошёл здание кругом и у запасной двери ещё раз пригладил чёрные волосы, подкрутив усы. Жаль, он не додумался взять с собой цветов и конфет, но теперь уже поздно возвращаться.
Сторож подозрительно сощурился, взглянув на него слишком недоверчиво, но так ничего и не сказал, лишь мотнул головой в сторону гримёрной.
– У себя madam, – пробормотал старик, недружелюбно косясь на гостя. – Дневной сон.
Болтали ли о них как о любовниках? Судя по реакции Гурама Аристарховича, определённо болтали. Молва приписывала ему множество любовных связей на стороне, желая оправдать разлад между ним и Саломе. Пето не обнаружил у себя никакого желания опровергать эти слухи и без слов поднялся к нужной двери.
Постучал.
Дверь отворилась.
И на пороге показалось обворожительное лицо Татьяны Анатольевны.
– Какими судьбами, генацвале? – бесхитростно улыбнулась артистка, облокотившись на косяк двери. Пето невольно рассмеялся, а в голове замелькали первые эпизоды их знакомства.
Вано ещё не примкнул к их кружку, а Пето лишь отдалённо слышал оды, которые в простом народе пели красоте старшей княжны Джавашвили, и даже не подозревал, что вскоре она станет его законной супругой. Юные семинаристы только-только покинули родные пенаты и не успели оставить позади ворота в детство, а уже кинулись претворять в жизнь всё то, чему их там так яро учили.
Резо, Пето, Андрей и Сула – их старый друг из семинарии, на место которого и пришёл через пару лет Вано, – решились на отчаянный шаг, когда услышали о предстоящем визите Великого князя Михаила Николаевича Романова в один из тифлисских театров. Михаил Николаевич, долгое время бывший наместником Его Величества на Кавказе, выразил желание провести легко и непринуждённо хоть один свой вечер, а в храме Мельпомены как раз показывали что-то из Мольера.
Узнав об этом, молодые подпольщики загорелись самой безрассудной за всё время существования их кружка идеей.
Взорвать театр с братом императора?! Шутка ли? Выразить тем самым открытый протест самодержавию! Долой монархию! Долой!
Тогда они были ещё слишком молоды, чтобы подумать о возможных последствиях. Виселица, расстрел, пожизненное заключение в самой захудалой сибирской тюрьме? Всё это казалось их юным душам весёлой игрой, где опасность только горячила кровь, но никак не могла стать явью.
Шквал аплодисментов со сцены раздался в самый разгар выступления и почти оглушил их своей силой. Какая же за кулисами, оказывается, хорошая акустика! Резо споткнулся о покосившуюся половицу и чуть не выронил из рук коробку со взрывчаткой, которую и нёс, как самый сильный из всех. Андрей и Пето синхронно зашикали на сообщника, попятившись назад, а Сула, стоявший в самом конце коридора на страже, красноречиво закатил глаза.
– Простите-простите, я нечаянно! – оправдывался Резо, когда друзья отобрали у него коробку и потащили её на своих спинах. – Я не виноват, что театр старый, как моя прабабушка!
– Меньше слов, больше дела, Резо! – огрызнулся Пето, пока Андрей настраивал механизм динамита, а Сула вглядывался в зал, задёрнув массивный красный занавес, чтобы ненароком не проглядеть там жандармов.
Уже через пару минут все трое столпились вокруг русского друга, который только что дрожащими руками достал из кармана спичечный коробок и теперь в нерешительности смотрел на содержимое коробки. Заговорщики в последний раз переглянулись, мысленно прощаясь со свободой. Пето подбадривающе положил руку Андрею на плечо, когда в ушах зазвенело, а воротник взмок от пота.
Что за пьянящее и обескураживающее чувство! Даже в стельку пьяным ни один из них не испытывал подобного. А ведь в их неумелых руках оказалась судьба всей империи…
– У нас будет всего пара минут, чтобы спастись, – напомнил всем благоразумный Сула, кивнув на спички в руках приятеля. – Нужно спешить.
Андрей растолковал как команду к действию слова товарища и уже чиркнул спичками о коробок, как вдруг…
– Стойте, где стоите! Бросьте из рук всё, что держите, а не то мы будем стрелять!
Тяжёлые, грубые шаги жандармов показались им невесомыми, словно взмах крыльев бабочки. Собственное сердцебиение перекрыло все остальные звуки, и подпольщики бросились бежать, позабыв на время имя собственной матери.
Андрей путался в ногах, Сула – в бесчисленных коридорах театра, а Пето чуть не повалился на пол вниз лицом, едва не потеряв равновесие при беге. Друзья всё ещё держались рядом, не бросившись врассыпную, и на какое-то время им всё-таки удалось оставить позади неусыпных жандармов.
Хотя эта передышка была лишь временной, и они сами это знали. Но что они могли теперь, когда совсем выбились из сил?
– Пресвятая Дева Мария, мы пропали! – громко дыша, захрипел Резо. Пето вгляделся вдаль и вдруг заметил чей-то грациозный женский силуэт в отдалении. Эта уже немолодая, но всё ещё красивая женщина только что вышла из своей гримёрной комнаты, и они быстро узнали в ней прославленную артистку театра Татьяну Анатольевну Арсеньеву. Заметив столпившихся у её дверей мужчин и спички в руках одного из них, Татьяна посмотрела на них долгим и чересчур осознанным взглядом и сразу всё поняла.
Прошло лишь несколько секунд, а она уже стёрла с лица беспечную улыбку, отошла в сторону и проговорила голосом старого боевого товарища:
– Живее, проходите!
Подпольщики спорить не стали и, расталкивая друг друга, битком набились в злосчастный будуар. Она строго-настрого наказала им молчать, но, когда через две-три минуты жандармы постучались в её дверь, совсем этим не смутилась.
– Откройте сейчас же! Именем Его Величества!
Заговорщики зажмурились, предчувствуя приближение конца, но затем сами убедились в выдающихся актёрских способностях своей новой знакомой.
– Mon Dieu 23, ваше благородие! При всём уважении я не могу вам открыть – я ведь не одета, как следует!
По ту сторону двери озадаченно замолкли.
– Ещё раз повторяю: откройте сейчас же, иначе мы выломаем дверь.
– Ну если вы так настаиваете, mon cher!.. Дайте я хоть пеньюар на себя накину!
На этом Татьяна без тени беспокойства на лице улыбнулась и сделала им жест рукой, чтобы прятались кто где мог – кто в шкаф, кто под кровать. Потом она распустила золотистые волосы, слегка накрасила у зеркала красной помадой губы, подтянула чулки, поправила пеньюар, чтобы он как можно откровеннее смотрелся на груди, и только тогда слегка приоткрыла дверь.
Сие было сыграно превосходно. Как только артистка показалась перед ними, жандармы пристыженно отвели взор и настолько стушевались, что даже не стали осматривать её комнату.
23
Mon Dieu (франц). – Господи