Страница 63 из 68
Диво повторил, медленно поднимая голову и встречаясь взглядом с Ворянкой:
— Трус. Так поступает трус. Человек, не достойный внимания и прощения.
Вверху что-то тихо зашелестело, будто кто-то очень осторожно, чтобы никто не заметил, раскрывает фантик от конфеты. Ворянка все ещё висит в воздухе с поднятым копьем теней и в смятении смотрит на Диво.
Он продолжил:
— Я поступил с тобой чудовищно. И долгое время не хотел в этом признаваться даже себе. Но, когда самому пришлось оставить родной город, чтобы не быть позором для родителей, у которых сын превратился в Диво Лесное, понял, что сотворил с тобой. Но я трус, Ворянка не поэтому. А потому, что побоялся лишиться прежней жизни беспечного парня. Я боялся потерять свободу. Но в итоге именно её и лишился, потому что оказался заключен в плену тела чудовища и чувства раскаяния за содеяно. Я сильно тебе навредил. Из-за меня ты лишилась родительской любви, уважения друзей и соседей. Ты потеряла жизнь юной красавицы и была вынуждена стать навьей, чтобы продолжать существование. Ты заслуживала лучшей жизни…
Признанием Диво я заслушалась, потому что даже не представляла , что он на такое способен. А когда бросила взгляд на Ворянку, то глаза её блестели, но не от злобного сияния, а от слез. Когда она заговорила, хриплый голос дрогнул.
— Ты не представляешь, что мне пришлось перенести, — сказала она, не моргая глядя на Диво.
— Ты права… — отозвался он. — Не знаю. И ты в праве сделать со мной все, что хочешь. Я не хочу, но… Если бы не Руслан, у меня бы не хватило духу прийти к тебе…
— Мерзавец, — всхлипнула Ворянка и сильнее стиснула пальцами копье.
Диво продолжил:
— Не из-за страха. Последний раз я его испытывал в тот злополучный день. Но после того, как ты обратила меня в зверя, меня преследовало лишь раскаяние. Ворянка, я не прошу, чтобы ты нашла силы меня простить. Тебе было слишком больно. Но я хочу, чтобы ты знала — я раскаиваюсь, так глубоко, насколько способна моя трусливая душа. Трусливая настолько, что я не смог признаться в чувствах даже себе. Ты в праве решить, как поступить.
Голова Диво снова повисла, он замолчал, смиряясь со своей участью. А мое сердце заколотилось быстрее — как жаль, как бесконечно жаль. Из-за своей же трусости перед жизнью, люди сами себя её лишают. Да что там! Я и сама так делала — закрывалась от всего, что может покачнуть мою картину мира. А ведь позволять происходить новому, позволять себе любить несмотря ни на что — это и есть жизнь.
Ворянка всхлипнула, губы её исказились и задрожали, а влага в глазах прорвала запруду и побежала блестящими дорожками по щекам.
— Ты меня унизил… — прошептала она дрожащим голосом.
— Да… — потухшим голосом отозвался Диво. — Прости меня.
Меня разрывало от противоречивых чувств, я выкрикнула в бессилии:
— Ворянка, не надо!
В этот же момент в ней будто лопнула какая-то струна, роща огласилась гортанным и болезненным криком, а потом я лишь успела уловить яростное и молниеносное движение её руки. Копье выстрелило из её пальцев, словно пуля, и с пронзительным свистом пронеслось по воздуху.
Я вскрикнула и зажмурилась. А когда донесся глухой удар, внутри все упало, а внутренности заледенели. Копье воткнулось. Я слышала это. От осознания закружилась голова и сперло дыхание. Я боялась открыть глаза и столкнуться с реальностью, в которой моего друга больше нет.
Не знаю, сколько длились мои ужас и оцепенение, может секунду, а может пять минут. Но, как бы мне не было страшно, разлепить веки все же пришлось. Делала я это медленно, с тяжелым сердцем представляя то, что сейчас увижу. Очень запоздало вспомнила, что я где-то там недомедик, и должна оказать первую помощь. Правда вряд ли после удара таким копьем она понадобится…
В первый момент после того, как открыла глаза, реальная картинка и то, что нарисовало яркое воображение столкнулись, наслоились и я не смогла разобраться, что из них правда. И только спустя несколько секунд сознание обработало зрительные образы.
Диво продолжает сидеть на снегу с поникшей головой, его волосы темными завитками свисают до груди, снег блестит на его макушке. Рядом в дереве торчит копье, оно вошло в него на половину и раскололо ствол на две части. От удара весь снег с веток осыпался и теперь это единственное дерево в роще с оголенной кроной.
Жив?
— Жив! — уже вслух прокричала я и стала расталкивать навье, которое бездумными болванчиками застыло по всей роще, пока Ворянка оставалась в замешательстве. Но прорваться сквозь них все ещё трудно — навье, как резиновый кисель, неподатливый и тугой, к тому же исходит дымом и дезориентирует.
Пока я толкалась, пробираясь к Диво, Ворянка пролетела над нашими головами и рухнула в снег на колени перед ним. Затем подняла на него голову с мокрым от слез лицом и проговорила сдавленно:
— Не смогла… Мерзавец… Не смогла…
Диво поднял на неё голову и проговорил тихо, но я услышала:
— Потому, что ты лучше меня.
Ворянка всхлипнула и вытерла локтем нос.
— Я так тебе верила. Я же тебе верила!
— Знаю, Ворянка… Знаю…
— А ты…
— А я скудоумный дурак, который побоялся признаться, что влюблен, — произнес Диво.
И Ворянка разрыдалась горячо и навзрыд обильными ручьями. Даже когда Диво осмелился обнять её за плечи, Ворянка не сопротивлялась. Её слезы лились таким потоком, что превратились в широкую реку, она заливала снег и превращала его в воду. Всюду, где она текла, обнажалась молодая сочная трава. Сугробы уменьшались на глазах, с деревьев полетели капли, на глазах освобождая их от снежного покрывала. Зима сползала с мира стремительно и небывало, словно он меняет старую загрубевшую кожу на свежую, молодую и здоровую.
А когда вся роща зазеленела травой и на деревьях распустились крупные яблоневые цветы, заполнив воздух сладким ароматом, я услышала справа низкий, бархатный и знакомый голос.
— Ну, дождался.
Обернувшись, буквально в пяти шагах от меня, я увидела Окамира.