Гретель

– Это «поляроид»! Кто сейчас снимает на «поляроид»?

– Никто. Это старые фотки, чего тут непонятного? Захотела наша девочка в прошлом побывать. Если честно, я даже успокоился. Уж думал, это незнамо чего. Фух, даже разволновался.

– И тут нет людей.

– Ну, наконец-то их нет! Мне эти культмедиа уже во сне снятся. Причём, естественным путём.

Перед ними стоял журнальный стол. На нём тихо повизгивал тонкий сканер. Юрик скармливал ему фото из хрустящего гнёздышка бумаги. Фотографий было много, некоторые хранили изображения одних и тех же мест, как будто снятых с разных ракурсов. Снимки были непрофессиональные, будто кто-то баловался с камерой, крутил её и так, и сяк. То горизонт наклонялся под опасным углом, то ветка с размытыми листьями заслоняла половину кадра. На одном кадре виднелись ноги в кедах, на другом стояли в рядок маленькие деревянные домики – как на базе отдыха или в детском лагере.

– Вот видишь, зря ты волновался – эти свеженькие.

– Да тоже старьё.

– Не скажи. Эти даже не выгорели.

– Люди пошли.

Не люди. Один человек. Только один. И ещё какой-то ребёнок, но совсем уж смазанный. Юрик осторожно взял фотографию, поднёс её к самому лицу и долго присматривался, пытаясь понять, что не так с этим напечатанным плоским миром. Потом взял другую, третью. В голове что-то тяжело поворачивалось. Юрик с неприязнью подумал про Настю, про то, как она бы сейчас прижалась к нему, заглянула в глаза – подари мне свой мир, ты – моё окошко…

– Ты отсканировал это? Отойди-ка… хочу увеличить.

– Зачем?

– Да так… интересно стало.

А Настя-то сейчас просто засияла бы. Пальцы Юрика выбили дробь по пластику столешницы. Гарик с удивлением посмотрел на него поверх очков.

Он пишет сны. Ну конечно. И тогда, на пороге убогой съёмной квартирки, глядя на тщедушного Гарика сверху вниз, он сразу поверил. Поверил даже не в Гарика, не в его способности и, конечно уж, не в то, что Настя привела его сюда по доброте и бескорыстности. Он поверил в чудо. Впервые в жизни он стоял не просто на пороге чужого дома. Там, за расшатанной дверной коробкой дремало нечто такое, о чём рассудительный и деловой Юрик когда-то знал, но забыл напрочь, бесповоротно – лет примерно в шесть, когда понял, что Дед Мороз – это переодетая воспитательница.

– Этого не может быть, – сказал он тогда.

Сам себе сказал. Но Настя только довольно улыбнулась – она-то знала.

В тот свой первый раз Юрик летал. Собственно, у Гарика тогда был небольшой выбор инструментария – наиболее часто повторяющиеся мотивы: полёт, погоня (причём, убегаешь ты, сам себе нечаянно создавая преследователей), кошмары двух видов (на них мало кто вёлся – так себе были, без особой фантазии) и свидание с тремя персонажами на выбор. Юрик сразу выбрал полёт. И что-то внутри радостно затрепетало – вот сейчас свершится, всё будет, будет… наконец-то.

Он летал осмысленно и самозабвенно. Вот ведь какая штука – он всегда знал, как это делается. Сначала идёшь, ступая неспешно, осторожно, как по первому осеннему ледку. Потом, понимая, что твердь земная выдержит твой вес, шагаешь смелее, ставишь ногу всё крепче, и вот сила твоя и сила земли соединяются, дополняют друг друга, и ты понимаешь, что шагаешь уже не по земле, а по воздуху. А эта крошечная прослойка воздуха под стопами… как победа над всеми силами сразу. Юрик шагал по воздуху, поднимаясь всё выше и выше. Потом пришло осознание – незачем глупо перебирать ногами. Он, Юрик, сам себе хозяин, он силён и свободен, он сливается с ветром и светом, под его ногами колышутся верхушки вековых сосен и проплывают зелёные холмы. Юрик ликовал. Он был беспредельно счастлив. А когда он вдосталь, до одури налетался, пришло внезапное спокойствие, похожее на усталость после бурной ночи. Он видел догорающий закат над горизонтом, таинственные лесные массивы, позолоту извитой реки, прямые стрелы дорог и шпили диковинных башен. От такой красоты замирало сердце. Вот оно – настоящее, а всё остальное – пыль да суета. И Юрик – преображённый, преисполненный мудрости и смирения – медленно спустился на нежнейшую траву, прямо в центр поляны, окружённой исполинскими золотыми деревьями…

– Где она? – спросил он сразу после пробуждения.

– Ушла, – равнодушно ответил Гарик.

Он сидел в кресле и совершенно буднично листал книгу.

– Да что ты говоришь! Быть такого не может.

– Сказала, что уходит навсегда. Это она не врёт, кстати.

Юрик встряхнулся и сел.

– А ты-то почём знаешь? А.. вижу, знаешь… Не первый раз таких чудиков приводит, правда?

Гарик неопределённо пожал плечами, почесал лоб и кивнул.

– И сколько с меня?

Гарик снова пожал плечами.

– Нисколько. Не знаю.

Юрик удивился.

– В смысле? Это что… типа искусство ради искусства?

Гарик только молча страницу перевернул.

– Знаешь что? Так не пойдёт.

И пошло по-другому, как Юрик захотел.

А теперь перед Юриком лежали лоскутки чужого чуда. Лоскутки деловито сшивались, полотно росло… и это пугало.

Он медленно повернул послушное колёсико мыши. Картинка увеличилась. Блёклые краски некачественного изображения расползлись, черты размылись. Какого цвета глаза, где теряются брови – не понять. Просто лицо.

– Ну что там интересного? – Гарик глянул через плечо.

– Ничего. Так. Я тут подумал… после этой сменим квартиру.

Чудо пятое

Всю дорогу она молчала. Юрику было неловко. Казалось бы, чего? Ну, не хочет человек трепаться. Не все клиенты настроены с ним разговаривать. Но они не молчали так. В молчании Гретель ему чувствовалось что-то победное и торжественное. Вот она легко и неторопливо уселась на сиденье рядом с ним, щёлкнула ремнём безопасности, вытянула ноги в потёртых замшевых ботинках и сложила руки на коленях. И застыла – спокойная, как гранитный Сфинкс. Юрику захотелось отодвинуться.

Они ехали через весь город, петляя по улицам, а дворники размазывали весенний ливень по лобовому стеклу. И от Гретель пахло ливнем – её серое шерстяное пальто напиталось весной, сырые волосы повисли сосульками. Юрик включил печку. Пальто запахло овечками.

– Приехали, – сказал коротко, грубо, как нельзя говорить с клиентами.

Гретель молча вышла.

Юрик злился – на себя, на свою глупость, на то, что накручивает себя, как истеричная пенсионерка. Но поделать ничего не мог. Когда таблетка ключа провалилась в подъездный замок, у него было только одно желание – послать всё подальше, сесть машину и свалить.

Гарик встретил у дверей, застенчиво улыбнулся. Это он умел – такой беззащитный, очкастый, просто единственный внучек в большой профессорской семье. Гретель тоже улыбнулась – безлико и вежливо, кивнула и сразу прошлёпала мокрыми ботинками в комнату. Юрику захотелось её убить.

– Замечательная лампа, – мягко сказала она.

Зелёный свет в серой полутьме комнаты, уютный островок среди ненастного дня – лампа светила ненавязчиво и таинственно. Юрик словно впервые увидел её.

– Можно куда-нибудь повесить на просушку?

– Простите, что?

– Пальто. Я повешу на батарею? – она двигалась спокойно, по-хозяйски. – Ой, простите, ботинки… я сейчас.

– Если не хотите, можно не снимать.

– Нет, ну что вы… А долго это будет продолжаться? Просто я тороплюсь.

А вот это показалось обидным Гарику. Его лицо обиженно подёрнулось, будто стянулось паутиной. Эй, девочка! Тут вообще-то чудесами торгуют, а не колбасой.

– Нет, как бы… не долго…

– Примерно полчаса, – Юрика всё это уже начало выбешивать, – Но зависит от вас, от вашего восприятия. Максимум – час.

– А я успею? – строгий внимательный взгляд.

Ё-моё, ну за что?

– Не волнуйтесь, там время идёт по-другому. Это же сон. Во сне бывает, что человек несколько дней пережил, а на самом деле прошло минуты три.

– Понятно. Можно воды?

– Конечно.