Оружие Вёльвы

Он отстранился, перевернулся лицом вверх и подтолкнул ее. Она перекинула бедро через его бедра, села на него верхом, упираясь руками в грудь, и вскрикнула от нетерпения. Она точно знала, как ей овладеть этим духом, как подчинить его и выпить его силу.

Она слегка приподнялась и вновь опустилась. И закричала низким исступленным голосом – это был крик потрясения, будто ничего подобного никогда не случалось ни с нею и ни с какой другой женщиной. Это был крик торжества и понимания – такой же крик испускал Один, когда хватал во тьме бездны пылающие руны. И она задвигалась, как волна у берега, мощно, равномерно, и сила бездны и огня потекла по ее жилам, растворяя ее существо во вселенной и делая такой же безграничной.

Где-то далеко под нею низким голосом рычал и стонал зверь подземного мрака, мощные лапы с когтями крепко держались за ее бедра. Перед закрытыми глазами разливалось пламя во тьме, и это пламя толчками наполняло ее изнутри, растекаясь по жилам. Еще, еще – напряжение нарастало, и она не знала, сколько это продолжалось. Что-то в ней следило за течением этого огня по ее собственным жилам – а они тянулись, ветвились, расходились, снова ветвились, эти пылающие реки неслись дальше и дальше. Это уже не реки, а ветви – бесконечные ветви исполинского дерева, а может, корни – вытекая один из другого тысячи и тысячи раз, они уносили ее к самому верху и самому низу вселенной одновременно, и от нее самой уже ничего не осталось, все ушло в это бесконечно ветвящееся пламя.

И когда ей уже казалось, что от нее не осталось ни капли, сила Одина мощным толчком опалила ее изнутри. О́дин излился в нее, заполнил ее всю, чтобы навсегда остаться растворенным в ее крови.

Совершенно обессиленная, не по в полусне, не то в полубеспамятстве, она лежала на нем, уронив голову ему на плечо. Внутри расходилось волнами эхо, постепенно затихая, но эти отзвуки блаженства заливали ее до самых дальних уголков души и тела. Все вокруг – вода в проливе, блеск луны, ночной ветер, запах сосен – вплеталось в ее ощущения и многократно усиливало их даже по сравнению с тем, что у них было с Эйриком до того.

Раньше в их слиянии не участвовал бог…

Потом она ощутила, как медведь под нею зашевелился, приподнялся. Она сползла с него на шкуру и попыталась сесть, но у нее кружилась голова, а в мышцах ощущалась дрожь. Эйрик встал на ноги, а шкура с когтями осталась лежать на земле: он больше не был медведем, слияние с нею вернуло ему человеческий облик. Наклонившись к Снефрид, он взял ее на руки. Его длинные волосы еще хранили запах шкуры и немного – крови.

Эйрик понес ее куда-то навстречу луне и звездам. Она спокойно ждала, что из этого выйдет дальше, не берясь ничего предполагать.

А потом ее охватила холодная вода! Вскрикнув, Снефрид опомнилась – они были в волнах залива, и Эйрик заходил все дальше от берега, держа ее на руках. В темноте казалось, что он унес ее уже за целый перестрел.

– Куда ты? – С трудом она вспомнила человеческую речь, и собственный голос показался ей чужим, непривычным. – Хочешь меня утопить?

– Так надо, – хрипло ответил он. – Смыть остатки. Иначе Бурый не уйдет совсем.

– Пусти меня!

Он послушался и осторожно спустил ее с рук. Держась за его плечо, Снефрид встала на каменистое дно и оказалась в воде по грудь.

– Я дальше не пойду!

Она еще была слишком не в себе и боялась, что утонет, не заметив этого.

Эйрик, не ответив, бросился в воду перед собой и поплыл прочь от берега. Снефрид несколько раз окунулась, но скоро замерзла и побрела назад; вода и холод быстро помогли ей опомниться. Видно, боги и духи не любят холодной воды – сразу уносятся туда, где суше и теплее.

Выбравшись на камень, Снефрид ощутила себя вернувшейся в земной мир – или в свою человеческую сущность. Дрожа от холода, схватила свое серое платье и стала торопливо обтираться. Отжала волосы, натянула сорочку, потом завернулась в теплую накидку и стала разбирать волосы, чтобы подсохли. Ее немного трясло, и она понимала: это не столько от холода, это бродят в ней отголоски поглощенных сил, устраиваясь поудобнее. Она поглядывала на воду, но Эйрика нигде не было видно, и она стала опасаться, а вернется ли он. Может, он умеет оборачиваться и тюленем и может плавать несколько лет?

Когда он все-таки вернулся и вышел из воды, то при свете луны был похож на морское чудовище. Подойдя к Снефрид, он растянулся на шкуре и некоторое время лежал неподвижно, только грудь его вздымалась. От него веяло морем, и Снефрид чутьем угадывала, что он тоже с усилием пытается загнать себя обратно в границы человеческого восприятия. Но ему это проще – с ним такое бывало множество раз. Уже из человеческого сознания вспоминая только что пережитое растворение, Снефрид ужасалась и радовалась, что с нею был Эйрик, хорошо знакомый с проявлениями Одина в себе.

А «в тот раз» для него все это было новостью, и Хравнхильд помогала ему не раствориться без остатка…

– Ты уже такой же, как всегда? – Снефрид осторожно коснулась его груди.

– Теперь да, – ответил он хриплым, но своим голосом. – Ну что? Не очень было страшно?

– Страха я не замечала, но… я же никогда не переживала ничего подобного!

– Я тоже.

– Что? – Снефрид наклонилась к нему, думая, что ослышалась.

– Я никогда до этого не призывал Одина, если не собирался драться. Чтобы его сила шла не на драку, а на это вот.

– Ты раньше так не делал? – Снефрид была изумлена.

– Нет. Нужды не было, пока Хравнхильд была жива. Но получилось ведь?

– Получилось…

Вкус крови у нее на губах сменился вкусом морской воды, но Снефрид чувствовала: в ней что-то изменилось. В ее крови сохранился отзвук этих сил, и хотя они спали, она знала, что сможет их пробудить, если они понадобятся. Где-то в глубине ее существа появился некий запертый ларец, таинственное сокровище, которым она не может воспользоваться, но само его присутствие меняет все.

Очень похоже на то, как недоступное ей сокровище из ларца Стюра Одноглазого перевернуло всю ее жизнь, но и дало сил с честью выходить из испытаний.

– Так выходит, ты тоже… Для тебя это тоже было… – пробормотала она, радуясь, что Эйрик не сказал ей этого заранее.

– Тоже было нечто новое. Я боялся, конечно, что будет, если Один придет, а никаких врагов передо мной нет…

И не успела Снефрид испугаться, осознав, что на этом крошечном островке единственным живым существом, кроме берсерка, которому нужен враг, была она, как Эйрик продолжил:

– Но я понадеялся на тебя. Ты же вирд-кона. Ты умеешь управлять мной всего лишь какой-то белой шерстинкой. И когда Один пришел, он хотел не драться…

Снефрид погладила его по груди; его кожа еще была влажной и прохладной, и ей вспомнилось – когда он носил шкуру, его кожа пылала.

– Не пора ли нам назад в усадьбу?

– Куда спешить-то? – Эйрик приподнялся, снял с нее накидку и уложил спиной на шкуру. – Я и сам по себе тоже на что-то гожусь…

Благополучно убравшись вместе со спасенной девой с острова Алсну, к вечеру того же дня Бьёрн Молодой достиг Дубравной Горки. От лодки до усадьбы он дошел сам, но тут силы его покинули: он был слишком измотан потерей крови и напряжением этих дней. Женщины заново обмыли ему рану, перевязали, напоили разными травами и уложили спать в теплом покое. За прошедшие после битвы в проливах дни раненых в усадьбе заметно поубавилось: одни умерли, другие поправились и были увезены родичами.

На другой день Бьёрн был еще слишком слаб, чтобы пускаться в дорогу, и женщины уговаривали его остаться, угрожая лихорадкой и смертью прямо в лодке, если он не даст себе отдохнуть. Он остался еще на день, втайне радуясь передышке; он не хотел обдумывать случившееся, не хотел рассказывать деду-конунгу о злополучном поединке, а жаждал лишь провалиться в мягкую темноту глубокого сна и ни о чем не помнить. Однако забыть удавалось ненадолго: открывая глаза, он неизменно обнаруживал возле себя Ингвёр. Она сидела с напряженным и решительным лицом, и всякий раз, приметив движение его ресниц, вскакивала, чтобы подать ему теплый отвар, обтереть лоб или еще чем-то услужить. В Бьёрне она теперь видела своего лучшего союзника и единственную надежду. Вся семья на нее косилась очень хмуро, зная, что в Кунгсгорде она потеряла и честь, и бронзовый жезл. Тетки, двоюродные сестры Ингвёр, которые не хотели брать этот жезл, когда он лежал, не имея хозяйки, у мертвого тела старой Трудхильд, теперь скорбели о его потере, считая, что вместе с ним весь род Дубравной Горки, род всеискусных жен, утратит мудрость и уважение. Мужчин волновало другое – сумеют ли они выдать Ингвёр замуж, если станет известно, что она побывала в наложницах у Альрека? Его смерть искупила бесчестье рода, но не сделала Ингвёр снова безупречной. Мать настойчиво расспрашивала ее о самочувствии: она знала признаки беременности, которые могут проявиться уже в ближайшие полмесяца, но головная боль, чувствительность груди, небольшие кровянистые пятна на сорочке могли означать и другое, так что пока уверенности не было.