Оружие Вёльвы

Нужный им островок находился недалеко, и вскоре лодка пристала к низкому каменистому берегу. Наступила полночь, сгустились сумерки – пора самых светлых ночей уходила. Снефрид взяла на руки ягненка, Эйрик взял на руки ее и перенес на бурую каменную плиту, спускавшуюся с берега в воду. Потом устроил лодку между камней, а веревку от кольца на носу привязал к ближайшей сосне, запустившей толстые бурые пальцы корней в расселины у воды. Вынул из лодки довольно большой сверток – какую-то большую темную шкуру.

Оглядевшись, они двинулись вдоль берега.

– Вот здесь, – на поляне между соснами, выходящей к заливу, Эйрик опустил наземь свой сверток.

Потом снял шапку, и длинные светло-рыжие волосы упали ему на грудь.

– Ну, я пойду.

– Нить, – напомнила Снефрид.

Поединок Бьёрн и Альрека был вчера, и два дня Эйрик носил наговоренные путы. Он расстегнул пояс, стянул рубаху и подошел к Снефрид. Она вынула из ножен на поясе небольшой нож, собирась перерезать нить, но Эйрик отвел ее руку:

– Я хочу как в тот раз.

Снефрид показалось, что он слегка улыбается. Ожидать этого было трудно: эти два дня он прожил как в полусне, его душа была опутана и пленена. Внезапная гибель брата перевернула его душу, тянула ее в нижние миры, но Эйрик не мог воспользоваться своей силой и проходил все это время, как призрак, не принадлежащий ни той стороне, ни этой. Откладывать новый переход было никак нельзя.

Как тогда на Ольховом острове, Снефрид перекусила нить и поцеловала его плечо. Эйрик приподнял ее подбородок и нежно поцеловал в губы. При этом он сохранял такой же отрешенный вид и даже немного хмурился, будто старался этим поцелуем самому себе напомнит, что он – человек.

– И ты это тоже сними, – он кивнул на ее платье. – Когда здесь будет Один, он не сможет ждать. Платье пострадает.

Снефрид намотала нить на подобранный камень и зашвырнула в воду. Обернулась – Эйрик уже шел прочь, держа под мышками с одной стороны свою медвежью куртку, а с другой – ягненка.

Когда он скрылся за темными кустами, Снефрид еще постояла, глядя на небо и воду, одинаково синие и гладкие, и на белое око луны меж ними. Об Эйрике она не хотела думать – ей оставалось только ждать. Она смотрела, смотрела, пока два одинаковых залива и две одинаковые луны, соединенные белой дрожащей дорожкой, не заполнили все ее существо. Темнота сгущалась, хотя благодаря луне оставалась еще прозрачной, и казалось, что можно, если вдохнуть слишком глубоко, втянуть в себя весь этот мир – небо, воду, луну, остров и сосны. Ведь этот остров – и есть Средний Мир, а она – и женщина, и богиня, единственная женщина между небом и морем, подруга луны.

Снефрид расстелила на каменистой земле медвежью шкуру, неторопливо разделась с таким чувством, будто освобождается от лишнего, ненужного, и села на шкуру, продолжая глядеть на залив. Лунный свет скользил по ее коже, одевая ее в сияние и подтверждая их родство. Она распустила волосы, чтобы и они напитались лунным светом: она разглаживала их, пропуская между пальцами, любовалась их блеском – теперь никто не отличит одну от другой, небесную луну от земной. Упади сюда чей-то взор – поверил бы, что луна спустилась на каменистый остров отдохнуть от своих вечных странствий и зная, что здесь некому ее потревожить.

А может, она назначила здесь встречу кому-то, кто от тоски по ней не спит девять ночей…

От ветерка по обнаженной коже пробежали мурашки, и все существо Снефрид затрепетало – она казалась себе такой же легкой и подвижной, как поверхность воды. В ней нарастало ожидание, постепенно переходя в нетерпение. Она чутко прислушивалась к ночи, но не различала ничего, кроме легкого шума ветра в ветвях. Она ждала, что вот-вот из мрака донесется рев разбуженного зверя – но ничего подобного не было, лишь чайки кричали над заливом.

Она легла на шкуру и потянулась, глядя на луну. Иные говорят, что луна – это глаз Одина. Но который глаз – тот, которым он видит мир извне, или тот, которым он смотрит изнутри – из колодца Мимира? Один раз в месяц Один три ночи подряд открывает тот, сокровенный, внутренний глаз, чтобы видеть всю суть вещей, глядя на них из бездны, откуда все выходит и куда все скрывается…

Сейчас этот глаз смотрел на нее. Снефрид чувствовала, что нравится Владыке Павших, что внушает ему желание. Довольная этим чувством, она улыбнулась ему и слегка поманила – иди же сюда. Она ощущала все возрастающее возбуждение, от которого ее тело само собой изгибалось, и никакой бог не мог бы остаться равнодушным к этому зрелищу.

Со стороны зарослей донесся шорох. Распростертая на шкуре женщина-луна приподнялась и обернулась. Меж деревьями появилось нечто живое – немногим меньше их. Не то дерево, не то камень, не то зверь, не то бог, медленно приближался к ней, выходя из мрака на лунный свет. Она следила за ним, полулежа на шкуре, замирая от волнения, трепеща от ожидания. Он пришел – тот, кто смотрел на нее с небес. Страха не было – был тот священный ужас, что так тесно граничит с восторгом. В эти мгновения она понимала, как мало знает о тайнах вселенной – да совсем ничего. Но и Один поначалу знал мало. Преодолев страх и боль, он узнал больше – но все ли? Что с нею будет, когда этот живой камень приблизится, коснется ее… Она замирала от ужаса и все же и нетерпением ждала этого мгновения. Страх делает маленьким, но преодоление страха делает богом…

Получеловек-полузверь уже находился в нескольких шагах, ясно освещенный луной. Медвежий мех на плечах и руках, медвежьи лапы и когти там, где у человека пальцы. Под шкурой было обнаженное тело мужчины, и сочетание того и другого ясно выказывало его пограничную, оборотническую природу.

У Снефрид оборвалось сердце. Она видела облик Эйрика, но так же ясно видела, что внутри него сейчас другое существо. Неподвижное, без малейшего выражения лицо его казалось совершенно незнакомым. Сейчас в нем был Один в его проявлении Бурого, Ревущего, в проявлении Йольфа-Медведя. Того, что выпевает оберегающие заклинания не человеческим голосом, а звериным ревом. В нем сила, бесстрашие, неутомимость зверя, которые божество несет в себе и передает людям.

Зверь приближался к ней совершенно бесшумно, как к добыче, и это было страшно. Он не рычал, не ревел, и божественная одержимость, обращаемая на уничтожение врага, сейчас служила совсем иной цели.

Он протянул к ней руки, и не успела она встать, как он сам поднял ее, подхватил и оторвал от земли – так, будто она совсем ничего не весила.

Вмиг ее голова вознеслась выше его головы, куда-то к самому небу, и она вскрикнула от этого головокружительного взлета, хватаясь за его плечи. Под пальцами ее оказался густой длинный мех, она ощущала, как ее поддерживают мохнатые лапы, кожи касаются твердые кончики когтей. От этой тесной близости животного ее заливал ужас жертвы, которая сейчас может быть разована, но этот ужас только усиливал ее возбуждение от сознания, чего он на самом деле от нее хочет. Истинного его желания не скрывала распахнутая шкура, и его было видно даже в лунной полутьме. Вся звериная мощь сейчас была обращена к любовной страсти.

Луна отражалась в его бездумных глазах, поднятых к ней, но она видела в этом свое собственное отражение. Она была в нем, она заподняла собой его душу.

Он спустил ее пониже, прижимая к груди, потянулся к ее лицу, к ее губам жадно прижались его губы. Они были теплы и влажны, и она ощутила во рту вкус крови. Мощная дрожь пробежала по телу, будто душа пыталась выскочить наружу, пробужденная этим вкусом, этим запахом. Призывая духи мертвых, всегда подманивают их на свежую кровье; он призвал на кровь ягненка не просто кого-то, а самого Владыку Павших. Жертвенным камнем стало его тело и его дух, и через этот поцелуй Снефрид оказалась приобщенной к жертве – к тому, кто принесен, и к тому, кому принесено.

Ударило в затылок, голова отяжелела. Казалось, желание разорвет ее и только одно может ее спасти – полное слияние с этим божеством, только оно избавит ее от мучительных оков. Она застонала и обхватила его ногами. Мир опять перевернулся – с небес она рухнула в темную бездну и снова вскрикнула. Что-то твердое уперлось в ее спину, меж ресниц полузакрытых глаз замелькала луна. Она ощущала под руками мохнатую шкуру зверя, но спереди к ее телу прижималось обнаженное человеческое тело; все ощущения смешались. Он был зверем и человеком, она была луной и землей, женщиной и богиней. Он склонился к ее лицу, она жадно вдохнула запахи крови, соснового леса, мокрой земли, мха, моря… Он продолжал целовать ее, как будто хотел выпить всю ее вместе с этой кровью, и она задергалась от дикого возбуждения, желая поскорее отдаться этой мощи, растворить ее в себе и раствориться в ней.