Я рожу тебе детей

— Я с тобой не потому что хочу все вернуть или изменить, — сказала ему повзрослевшая Аля — почти все та же его дорогая девочка со взглядом, что выворачивал наизнанку душу и разрывал сердце на осколки, — я эгоистка и просто хочу тебя украсть для себя, на ночь. Я вор, но мне все равно. И я, как и прежде, не желаю, чтобы ты что-то менял в своей жизни. Если тогда не смог, не получилось, значит сейчас и подавно нет смысла. Думаю, ты ей нужен.

— А тебе, тебе я нужен?! — впервые в жизни повысил Олег голос на Алю.

— Это не имеет никакого значения, — покачала она головой и нежно провела пальцами по его колючей щеке.

О том, что Аля его действительно обворовала, Олег узнал недавно. А где-то час назад убедился воочию: она украла у него детей. Дважды. Украла сына и дочь. Лишила его пятнадцати лет жизни, когда его дети росли, не зная отца.

Она умерла, так и не раскрыв тайны. Ушла из жизни, отдав его детей сестре. И если бы не случай, если бы не Глеб, он так бы и жил в неведении.

К тому времени пошел ко дну, как павший в неравной борьбе, корабль его семейной жизни. С Линой они все же развелись.

— Я устала, — сказала ему Лина, — устала за что-то бороться и ничего не получать. Это все равно, что ловить решетом ветер — бесполезно. Сердце твое отдано не мне, голова — работе. А то, что остается, — бессмысленная оболочка, фантом, призрак. Бездушный камень, о который ни согреться, ни утешиться. Было время, я ненавидела тебя. Но это хоть какое-то чувство, а сейчас осталось только равнодушное безразличие. Мы чужие. И, наверное, нам будет лучше порознь, чем вместе.

Стыдно сказать, но Олег испытал облегчение. И стыд за то, что Лина оказалась сильнее его. Смогла разрубить узел, а он — нет, хоть у него было куда больше причин сделать это самому.

И вот сейчас, стоя перед пигалицей, что мнила из себя психолога, он за какую-то минуту прокрутил колесо своей жизни — огненное, болезненное, горькое, и вдруг понял, что это мелкое недоразумение все же зацепило, протянуло по эшафоту его судьбы, не пропустив ни единой кочки, что лежала на пути.

— Достоинства? — медленно процедил он, расстреливая ее взглядом. — Вы считаете, что у вас есть достоинства?

Да, это было неправильно. Нелогично. Не по-мужски даже.

Черт его дернул открыть эту злосчастную дверь в надежде, что найдется кто-то зрелый, умный, немного усталый, но чуткий, кто выслушает его и поймет.

Он не ждал, что найдется волшебник и разрешит его проблемы. Ему почти сорок. И у него, оказывается, есть сын шестнадцати лет и шестилетняя дочь. Дети, о которых он ничего не знал. Но они есть. И он, их отец, тоже есть. И что со всем этим делать, он пока не знал.

И это знание-незнание рвало мозг на части. А поэтому ему не было дела до девчонки, что стояла, дерзко задрав перед ним нос. Она хотела что-то ему доказать? Ну что же, пусть попробует.

Глава 6

Он плохо владел собой, но сдерживался, не давал эмоциям выйти наружу. Может, именно это ему было нужно — чтобы прорвало, вскрылось, вылилось из него то, что он так долго контролировал.

И, будь он кем-то другим, а не Олегом Змеевым, возможно, я бы совершенно по-другому построила диалог. Нашла абсолютно другой подход. Но он был тем, кто по касательной прошел не сторонним человеком, а все же знакомым незнакомцем, связанным прочно с моей самой лучшей подругой, что поднимала на ноги его детей.

Мне бы ему на дверь указать. Посоветовать хорошего психолога — беспристрастного и мудрого. Но клубок прошлого и настоящего размотался, спутался, превратившись в лабиринт, из которого не так-то просто найти выход.

— Я считаю, у каждого человека есть достоинства и недостатки. У меня они тоже имеются. Как и у вас. Но зачем мне доказывать? Вы все равно найдете сотню аргументов, чтобы убедить себя, что это не так.

— Себя? — нехорошо прищурил он глаза и заложил руки в карманы.

Подался вперед, и я отчетливо увидела, как бугрятся его мышцы на предплечьях — напряженные и твердые, каменные и натянутые до предела.

— Именно так. Вы сейчас предвзяты и не собираетесь слушать и слышать. У вас что-то произошло, и вы ищете повод сорвать на мне злость. Выпустить пар. Я не против. Но для этого совершенно не обязательно перечислять на пальцах очевидные истины, которые вы заранее посчитаете ложью или бахвальством.

Он на миг застыл. Покачнулся, размышляя. Задумался, рассматривая что-то за моей спиной. Скорее всего, Змеев видел что-то свое, личное. Как и до взрыва, что произошел где-то глубоко у него внутри, но пока так и не вырвался наружу, продолжая разрушать что-то там, в его сознании.

— Сколько вам лет, Валерия Андреевна? — перевел он на меня взгляд и снова качнулся с пятки на носок.

Красивый мужчина. Статный. Ему, наверное, под сорок. Несложная арифметика. Я в курсе, сколько лет его детям. Я возилась с ними и нянчилась, помогая Юле. Особенно, когда Али не стало. Никто из нас и не знал о его существовании. И, наверное, лучше было бы и не знать дальше.

Мелочно, неправильно, но это так. Хотя бы потому, что у его детей есть теперь отец и есть та, что заменила мать. А у него другая семья. Слишком много данных, чтобы вот так сразу разложить их по полочкам и как-то соединить.

— Двадцать шесть, — ответила я на его вопрос. Любое дело, даже самое пропащее, должно базироваться на правде. Лгать не имело никакого смысла. — Вы думали, я только-только из «гнезда»? Неоперившийся птенец, что выскочил из стен института и с храбростью заявил о себе? Я практикую почти семь лет, и этап желторотости уже позади. Я не могу изменить внешность. Со временем это сотрется.

— У вас есть семья? — вел он куда-то в свое, только ему одному понятное место.

Я чувствовала барьер, о который разбиваются все слова, что я произносила. Змеев выхватывал только то, что ему было нужно. Остальное проходило белым шумом, не касаясь даже мозга, не говоря уж о чем-то поглубже.

И все же я пыталась до него достучаться. Или не знаю, что заставляло меня продолжать этот непонятный диалог на краю пропасти.

— Да, у меня есть семья, — перескакивая с камушка на камушек, шла я вперед. — Папа, мама, дедушки и бабушки. Полный комплект.

— Нет, не то, — дернул он досадливо плечом, отгоняя образ моей благополучной семьи от себя. — Я неправильно задал вопрос. У вас есть муж, дети?

— Нет, — все же временами я бываю ангелом — бескрылым, но бесконечно терпеливым, — я не замужем, детей у меня нет.

— Тогда чем, чем вы можете мне помочь? — в голосе его прорвались нотки торжества, замешанные все же на полынной горечи. — Как можно разводить чужую беду руками, если вас не коснулись проблемы семьи и материнства?

Он бил резко, хорошо поставленным ударом, интуитивно нащупывая самые слабые места. Но сдаваться я не собиралась.

— Если следовать вашей логике, то вам способен помочь только тот, кто пережил личное горе и семейную драму. Я уверена на двести процентов: не все психологи, которых вы посещали, имели схожую с вашей судьбу. Однако вы не бросали им в глаза, что они не компетентны и не могут разобраться в ваших семейных перипетиях.

Змеев хмыкнул и зыркнул на меня, снова внимательно вглядываясь в мое лицо.

— Допустим на минуту, что я замужем и мать. Это вызвало бы больше доверия?

Он ничего не ответил, лишь чуть наклонил голову к левому плечу. Слушал. И это давало уже хоть какую-то надежду на полноценный диалог.

— И если бы я была несчастна в браке, вас бы это вдохновило? Или все же вы бы подумали: ну какой она психолог, чем может помочь, если в своей семье разобраться не может?

Змеев снова покачнулся, размышляя, а затем все же рухнул в кресло, будто не находил сил больше стоять передо мной.

Я перевела дух. Все же этот мужчина подавлял. Ростом. Властностью. Какой-то тяжелой аурой. Резкостью высказываний.

— А если бы я была счастлива в браке, — повела я его дальше, — вы бы сочли, что я не способна вас понять, услышать, помочь? Потому что не пережила, не прочувствовала, не знаю, как это происходит?