Страница 59 из 65
Потом, придя домой и собрав будто пазл звуки, произнесённые твоим ртом, я вобью в переводчик фразу на английском, которую очень часто слышала из твоих уст в мою сторону, и, увидев перевод, я сразу же пожалею о том, что настолько сильно избегала английского языка, что даже не знала, что же означает самая банальная фраза из всех.
— I love you, — пропищала я, глядя в пол, на котором валялась моя сумка.
— И на русском я тоже говорил, — рассказал ты. — Помнишь, когда тебя грузили в носилки после падения на физкультуре?
Пробежав по воспоминаниям, я и вправду вспомнила этот крик, пред тем, как пропасть в небытие, и, приложив все усилия, наконец-то восстановила эти слова в своей голове.
Твою же мать.
Пристально разглядывая меня, словно стараясь по лицу определить, и впрямь ли я никогда не зрела то, что замечали абсолютно все и на что годами пытались указать мне, ты тут же приложил ладони к лицу, всхлипнув пред этими со словами: «О господи!»
Моя тупость тебя уничтожила.
— А как давно? — прошептала я, желая узнать истину, посреди твоих бешеных взвизгов, признающих меня конченной идиоткой.
Все твои выражения за этот год в ту секунду оказались правдивы.
— Я не знаю, когда это произошло. Мне не ясно, — ты сделал паузу, актёрски посмотрев на экран своего телефона, в котором отыскал мгновенную точку отправки. — После танцев точно, потому что я до сих пор помню, как многочисленное количество раз пересматривал твоё видео, пытаясь выучить пляску, рыча проклятье в твою сторону, пока не понял, что нахожу твои движения поразительными, как и саму тебя. Я думал, что это минует со временем, но это стало только хуже. Видео уже давно не смотрелось, а я обнаружил, что начал слышать нашу песню, потом танцевать, а потом ты начала постоянно мерещиться моей голове!
Прозвучало это не только проникновенно, а прямо-таки болезненно, с дикой горечью.
— Ты плясала на моих мозгах! И ты плясала, и плясала, и плясала, и всё ещё пляшешь! И я не могу от этого избавиться!
Но оно так не звучало, а таким воистину являлось. Тебя невообразимо губило знание того, что ты влюбился, и не просто в кого-то, а в меня. В человека, не замечающего ничего годами.
— Пять лет назад?! — крикнула я, будто вбивая информацию в свой мозг.
— Да, где-то так.
Произнеся это, ты снова поднял голову на меня, и глаза наши встретились. У меня сердце в пятки ушло, от понимания, что мы чувствуем одно и то же и что теперь нас разделяют всего пару шагов и… Чёртова стена из преступления, что ты исполнил, какое я не в состоянии принять.
— Почему?! — пропищала я. — Почему тогда ты вёл себя так весь этот год?! Зачем?!
— Это тяжёлая система, — буркнул ты.
— Попытайся объяснить.
Немного ссутулившись, ты поправил уложенные волосы, и, повернувшись ко мне, заговорил.
— Спор прост и вечен, как жизнь. Бедная девочка, верующая в сказку и богатый мальчик, который может это воплотить, — я всегда знала, что ты красивыми репликами описываешь что угодно. Но не сексуальное же преступление! — Но, то ли никто и впрямь никогда не читал оригиналы сказок, то ли все сами сделали это столь романтичным, но они позабыли, что никакой любви там не было. Только похоть, наглость и глупость. Из этого получилась наша игра.
Мне было глубоко безразлично на эту историю, но я знала, что за красивыми сказанными тобою строчками всегда лежит мораль, которую сейчас ты должен вытащить откуда-то из любого слова и преподнести как самую важную мысль.
— Я — «старичок», — продолжил говорить ты, произнося речь с травмирующей, изливающейся в каждой писке и движении, болью. — И, чтобы доказать, что я один из них, мне нужно было поиграть с девчонкой, повстречаться с ней, довести до секса, а потом бросить.
«- Идиотизм то какой, — выдала я. — Он лез на уголовное преступление без какой-либо причины?!
— У них там был приз, — тихо шептала Мила.
— Какой?! Вкусная еда в тюрьме для несовершеннолетних?! — истерично начала шутить я. — Что же он выиграл?!
— Защиту адвоката.»
— Но для неё это стало сильным ударом, и она попыталась убить себя.
Вау. Какой обрезанный конец!
А где же мораль?
— К чему ты это рассказал? — спросила я, чувствуя, как по лбу стекает капелька пота, от царившего напряжения и тяжести данного диалога.
— Знаешь, почему она пыталась покончить с собой? — стукнув по столу ладонью, вскрикнул ты. — Не потому что я её потрахал, а потом бросил. Нет! — истерично водя руками пред о мной, ты, казалось, ещё немного и разревёшься. — А потому, что она меня любила, а я ею лишь воспользовался! Она чуть не умерла от чёртового поломанного сердца! — ты вздохнул, посмотрев в полуразбитое зеркало, что стояло в раздевалке, на своё отражение, а потом вновь развернулся ко мне. — И пусть хоть кто-то ещё скажет, что это не разрушительно! Люди с ума от него сходят! От этой чёртовой боли…
— При чём тут я? — тихонько вымолвила я.
Ты обернулся ко мне всем телом и одарив каким-то разъярённо заботливым взглядом, объединив вообще не объединяемое, процедил сквозь зубы.
— Ты слишком много раз разбивала мне сердце, Арьяна, — вот и мораль подъехала. Шаг ближе ко мне, указывая пальцами в сторону моего слабого дрожащего тельца. — Тебя любить, когда ты этого не замечаешь — боль просто адская!
Эти глаза полные горечи, пережитых лет сломленной надежды и, в конечном счёте, её полнейшей потери, впились мне в память, наверное, навсегда. Я никогда не видела моря, но теперь я точно знала, как выглядит его пучина во время шторма. Столь же бешено, как и твои зрачки в тот момент. Капитаны теряли веру в жизнь, а ты в благое, и меня убило это понимание сильнее всего.
Ладно тогда, в седьмом классе, мы были детьми…
Но миновало пять лет, и ты по-прежнему оставался приверженцем своей симпатии, что совсем уже не пахло секундным влечением. Ты являлся вечным влюблённым в меня почитателем, и, попутно с этим, обладателем не подающегося под лечение разрушенной души.
— А что насчёт моего разбитого сердца?! — громко выпалила я.
Слова произвели необычную реакцию, потому что гамма удивления смешалась с явной радостью и тут же… С неверием?
Сейчас то я понимаю, что признать такое за правду после стольких лет отворотов-поворотов попросту грезилось для тебя невозможным.
— Ты… Влюблена в меня? — произнёс ты медленно, чуть ли не по слогам.
— С того танца на песке в июле, — проговорила я себе под нос, чувствуя, что оправдываюсь, как маленький ребёнок.
У меня не имелось эпичного и длинного ответа, как тот, что заявил ты. Я оказалась парализована твоей правдой, избита откровениями и оказывалась совсем не в состоянии слагать лиричное и возвышенное.
Как будто я когда-то это умела.
Возможно, стоило бы описать это здесь, но я не вижу в этом никакого смысла. Куда более пышного ответа, чем досконально исписанные листы о нас существовать попросту не может.
На твоём лице возникла слабенькая улыбка, не столько радости, а, скорее, попытки признания, когда ты принуждал организм мириться с возможностью некогда надуманных идей. От этих выступивших ямочек мой голос вновь пошатнулся.
Как же сильно меня ломали эти слегка изогнувшиеся губки, понять и представить попросту невозможно!
— Но это не имеет никакого значения, потому что это — конец.
После этого мне представилось, что кто-то внутри меня начал кричать, а потом, следом за болезненными окликами, последовали маты на португальском.
Моё счастье в двух шагах, и оно абсолютно бесспорно и чисто, что даже подумывать о «нереальных чувствах» нельзя. Пять лет ты коптил себя в симпатии ко мне, всегда глядел и относился, как к драгоценности, и даже сейчас, узнав правду о моих чувствах, изливал наружу эту безумную сумасшедшую симпатию.