Страница 18 из 39
Надев кольцо на ее дрожащий палец, я целую ее ладонь и стою, одновременно улыбаясь ей.
— А сейчас, давай поедим?
Я улыбаюсь ей через стол, в то время, как моя правая рука, и единственный человек, кому я доверяю готовить еду, Эндрю, убирает наши салатные тарелки и подает нам ужин. В этот момент я осознаю, что впервые в своей жизни чувствую счастье.
Я действительно счастлив получить шанс понаблюдать, как Хизер будет общаться с моими родителями.
Глава 14
Хизер
Когда мы уже летим над Францией, стюардесса мило просит нас пристегнуть ремни; я пьяна больше, чем когда-либо в жизни. Не знаю, хорошо это или плохо, но это не мешает мне пить еще Май Тай (прим. перев. «Май Тай» (англ. Mai Tai) ― алкогольный коктейль на основе рома), пока мы приближаемся к пункту назначения. Как и не мешает болтать с милой стюардессой, которая подавала мне этот Май Тай. Роман, наоборот, сидит тихо, попивая свою газировку со свежим ломтиком лимона и глядя на меня с удивлением.
― Селия, так ли это захватывающе, как все об этом говорят? Фифелевая башня, ох! А эта большая штука как называется?
Я смотрю на Романа, ожидая ответа.
― Роми, ты знаешь, о чем я говорю? Она похожа на тот странный блок, который я ставила на вершину своих замков, когда достраивала их в детстве? Как эта штука называется?
Он фыркает со смеху, его голубые глаза сверкают, усмехаясь надо мной, а затем он говорит:
― Она называется Триумфальной Аркой, и Эйфелева башня, мышка. И мы летим не в Париж, так что ты не увидишь ни то, ни другое. И, Хизер, если ты еще хоть раз обратишься ко мне «Роми», я положу тебя к себе на колени и сдеру кожу с твоей задницы голыми руками, а когда руки устанут, продолжу ремнем. ― Он переводит взгляд с меня на Селию, не меняя выражения лица. ― Селия, больше никакого Май Тай для миссис Маккензи. Боюсь, она перебрала.
― Да, сэр, мистер Пейн. ― Она улыбается, забирая оба стакана, и направляется в начало самолета.
Я понимаю, что воодушевлена, раз пьяные смешки срываются с моих губ, и смеюсь так сильно, что хрюкаю и запрокидываю голову назад от того, что смеюсь еще сильнее, настолько, что мои глаза неконтролируемо слезятся.
Когда Роман смеется, его лицо меняется, делая его, несомненно, самым прекрасным мужчиной, которого я когда-либо видела, и у меня в животе взлетают бабочки.
― Моя маленькая мышка, ты чертовски мила сейчас, и я так чертовски благодарен, что у нас есть оставшийся вечер и завтрашнее утро до того, как мы встретимся с моими родителями, иначе ты бы оказалась в мире боли, Мак. Я клянусь, я без понятия, что мне делать с тобой в этом состоянии.
Сквозь свой смех я едва могу разобрать доходящие до меня слова.
― Я… Я была в мире Пейна, ― его брови хмурятся, но сексуальная хитрая улыбка остается, ― целый год, понимаешь, П-е-й-н?
Я наклоняюсь и прячу лицо в руках, пытаясь подавить свой пьяный смех. И чувствую, как он проводит кончиками пальцев по моей спине вверх и вниз, от чего приступ моей взволнованности отступает, уступая место спокойствию.
Все еще наклонившись, я поворачиваю лицо в его направлении, не отрывая взгляда, и нервно проглатываю ком в горле перед тем, как ухмыльнуться.
Ром разжигает и мое любопытство, и мою смелость рискнуть на неизвестной территории и задать вопросы, ответы на которые я всегда хотела знать, но боялась спросить:
― Ром, ты вырос в Сиэтле?
После нескольких секунд молчания он кивает.
― Да.
Я сажусь и кладу голову ему на плечо, улыбаюсь и шепотом спрашиваю:
― Как это было? Твои родители были строгими? Расскажи мне о том, каким ты был в детстве.
Разносится его смех, настолько же грешный, насколько и восхитительный. После того как его рука скользит по моим плечам, он обхватывает меня сильнее, прижимая ближе к себе. Он усмехается, целуя меня в макушку и гладя меня по руке вновь и вновь.
― Ну что ж, ты не только любопытная, маленькая пьяница. Как это было? Мне кажется, я могу сказать, что оно было нормальным, если любое детство можно назвать нормальным. Отец работал, мать сидела дома, мы всегда жили в достатке, так что деньги не были проблемой или тем, что вызывало напряжение между моими родителями. Я всегда был всем обеспечен. У моих родителей не было причины быть строгими со мной. У меня всегда были отличные отметки, и я никогда не привлекал к себе негативного внимания, не проявлял непослушания или озорных наклонностей. Они предпочитали не замечать и игнорировать, чем предполагать, что у них плохой сын.
Мой мыслительный процесс, на который изрядно повлиял алкоголь, старается преуспеть и вдуматься в данный им ответ, пытаясь не показывать, что в данный момент мой мозг сродни мозгу золотой рыбки, и я стараюсь отогнать прочь мысли, которые вызвали в моей голове его слова.
― Я очень волнуюсь по поводу предстоящей встречи с твоими родителями. Думаешь, я им понравлюсь? ― Мои невнятные слова практически заглушает рев самолета, и я морщу нос, когда наши взгляды встречаются.
― Мышка, я абсолютно не сомневаюсь, что они полюбят тебя с первой минуты, как увидят.
Я улыбаюсь и хихикаю, когда слышу эти слова.
― В самом деле?
― Как может быть иначе? Ты совершенное несовершенство, которое во что бы то ни стало, хочет стать идеальной. ― Он касается моих волос, заправляя прядь мне за ухо, и смотрит на меня, улыбка читается в его взгляде.
Я вздыхаю, когда мои веки с трепетом закрываются, тихо вытираю свои глаза, прежде чем опереться на его сильное тело и неосознанно положить голову ему на плечо. Я наклоняю голову так, чтобы посмотреть вверх, на него; улыбаясь, я нежно шепчу:
― Ты любишь меня, Роми.
Моя рука сама по себе движется к его лицу, чтобы коснуться его, но чувство самосохранения останавливает движение моей руки менее чем в дюйме от его щеки. Наши взгляды остаются неразрывными, пока выражения лиц становятся серьезными. Я собираю в себе еще больше мужества и продолжаю:
― Ты не хочешь в это верить; я, честно говоря, всегда задавалась вопросом, способен ли ты любить, но никогда не переставала надеяться на время, когда это произойдет, потому сейчас я чувствую это, Роман.
Он медленно качает головой, и, глядя на меня сверху вниз, его пальцы касаются моих волос, а глаза пристально смотрят на лицо.
Его прекрасная улыбка заставляет пасть последние крохи моего стеснения.
― Я понятия не имею, что это за чувство, которое испытываю к тебе, мышонок. Я точно знаю, что никогда в своей жизни не был также очарован, как и заинтригован ни одной другой женщиной. Если тебе угодно называть мою растущую симпатию к тебе «любовью», то я позволяю.
Я прижимаюсь к нему, положив лицо в изгиб его шеи, и забрасываю свои босые ноги в одних чулках поверх его бедер. Уверенной рукой он плавно проводит вверх и вниз, лаская мои ноги; последнее, что я ощущаю, прежде чем отключаюсь, будто то, от чего мои веки становятся тяжелее, это хихиканье Романа, волной проходящее сквозь меня.
― Время просыпаться, мой пьяненький мышонок. ― Глубокий успокаивающий голос Романа будит меня, пока он рукой притягивает меня за плечо, а губами прижимается к моему лбу.
― Ох, прости. Я не собиралась засыпать, я хотела дать глазам отдохнуть пару минут. Неужели мы в беде потому, что я уснула? ― Последние слова я произнесла, зевая.
― Нет. Вовсе нет никаких проблем, твоей единственной проблемой могу стать только я. Идем со мной, ― он встает и тянет меня за руки, поднимая тем самым на ноги.
Не отводя от меня взгляда, он спрашивает:
― Ты твердо стоишь на ногах?
Я хихикаю.
― А если нет, ты понесешь меня на руках?
― Понесу, если понадобится. А теперь ответь на вопрос, мышка. ― Я слышу стальные нотки в его голосе, хоть во взгляде по-прежнему играют озорные искорки.
― Я в порядке. Я могу идти, уверяю.
Я чувствую, что делаю свой первый осторожный шаг на неизведанную территорию, место, где даже по истечению всего этого времени я держалась за нежеланные истины, на которые Роман Пейн способен, а также где я отбывала наказание от его рук. Я использовала эти истины, чтобы не дать ему добраться до последнего священного места своего сердца. Места, которое я держала запертым от него на замок, где он не мог навредить маленькой девочке, которая прячется за моим сердцем. Но теперь, когда я смотрю на его привлекательное лицо; лицо, которое сияет изумлением и любопытством… Я чувствую, как он просачивается в мое сердце, как и в ее, такое невинное.