Страница 43 из 173
Белогрудый потихоньку выбрался из моха, который положили в его клетку. Из утреннего опыта он усвоил, что тщетно прыгать и биться изо всех сил о проволочную стенку, которая отделяла его от свободы. Теперь он принялся перегрызать ее. Челюсти его уставали, и он часто отдыхал. А когда снова принимался за работу, то чаще всего ему попадалась другая часть сетки. Уже к полуночи на его деснах живого места не осталось, а один зуб был сломан, и Белогрудый на время отказался от своей бесполезной затеи. Но в эту ночь он ни разу не сомкнул глаз. Страх теперь мучил его меньше, но он сильно страдал от голода. К мясу, которое положили ему люди, он не притронулся: оно пахло человеком и, как каждого зверя, этот страшный запах его отпугивал.
Утром первым выбрался из спального мешка Коля. Развел огонь, разбудил Тимофея Ферапонтовича. Потом подошел к клетке и ласково заговорил по-якутски с Белогрудым. Соболь, не двигаясь, щурил глаза на солнце и нюхал воздух, шевеля маленькими усиками — реденькими жесткими волосками. Он казался совсем ручным, и Коле даже захотелось поиграть с ним, как со щенком. Но стоило Коле протянуть руку к клетке, как по всему телу соболя пробежала дрожь. Он оскалил острые зубы и заурчал. Однако голод заставлял Белогрудого все более внимательно посматривать на кусочек свежего мяса в руках человека. И все же в конце концов соболь попятился и забился в дальний угол клетки.
Коля положил мясо на дно клетки и вернулся к костру, у которого пил чай Тимофей Ферапонтович.
— Самое большее через день Белогрудый будет есть у меня корм из рук, — сказал охоттехник.
— Хорошим зверем он может быть для племени, — отозвался старик.
Когда люди снова ушли в лес, Белогрудый не мог удержаться, чтобы не подойти к мясу. Он потянулся к корму осторожно, все мускулы зверя напряглись, он в любую минуту был готов отскочить, если окажется, что в этом куске мяса таится какая-нибудь опасность. Наконец его нос уткнулся в мясо и запачкался кровью. Тут уж Белогрудый против своей воли облизал лакомство.
Съев мясо, соболь приблизился к решетчатой стенке и, глядя в тайгу, куда ушли люди, стал трясти головой, делая вид, что отчаянно треплет что-то в зубах. Иногда он так делал на воле, когда бывал сыт.
Начало пути
Жизнь обитателей мамской тайги опять потекла своим чередом. Не слышно говора людей, лая собаки, визга соболей. Отлов закончен. От десяти соболей, которых отловили здесь охотники, остались лишь огрубевшие следы, припорошенные снегом. Кое-где по ключам и распадкам все еще пробегает широкая лыжня. Возле огромной, наполовину сломанной лиственницы снег сильно примят. Здесь охотники полдня выживали из дупла упрямую соболюшку. Выход из дупла был один, и ставить сетчатый обмет в таких случаях — пустая трата времени. Тимофей Ферапонтович приладил к отверстию дупла мешок, а Коля стал стучать по толстому дереву. Но не тут-то было. В дупле сидел упрямый и своенравный зверек, который никак не желал вылезать наружу.
Предложение Тимофея Ферапонтовича применить дедовский способ — выкурить соболюшку дымом — было отвергнуто охоттехником: зверек мог погибнуть. И тогда Тимофей Ферапонтович подошел к дереву вплотную, а Коля, сняв рукавицы, взобрался к нему на плечи, сунул руку в дупло по самое плечо — прямо к урчащей, злой мордочке. Через секунду острые зубы вцепились в указательный палец парня. Тогда Коля большим пальцем крепко прижал верхнюю челюсть зверюшки.
— Есть, готово! — крикнул Коля. Так на прокушенном пальце из дупла была выужена упрямая соболюшка.
Одного соболя охотникам пришлось вылавливать… удилищем. Зверек забрался в расщелину скалы. Как быть? Тимофей Ферапонтович срезал длинный, гибкий прут, расщепил его на конце и стал шарить в норе под камнем, где сидел соболь. Когда конец прута касался зверька, тот начинал урчать. Тонкий, крепкий волос соболя попадал в расщеп, накручивался на прут, и старик вытащил соболя. Иногда на поимку одного соболя уходило два дня, но бывали и удачи: три-четыре соболя В день.
Но вот наконец все трудности позади. Коля и Тимофей Ферапонтович на пути к Лене. В звонкой лесной тишине далеко разносятся скрип полозьев да сухое пощелкивание оленьих копыт.
Четыре пары оленей, запряженных в высокие нарты, разбивая молодой наст, медленно бредут по снегу. На нартах крепко приторочены клетки с соболями. Сухой мох и ветошь хорошо защищают зверьков от холода. Иначе нельзя: без движения соболи могут простудиться.
От малейшего толчка Белогрудый вздрагивал всем телом. Чутье и слух зверя подсказывали: рядом его сородичи. В клетках звери ели мало, зато охотно грызли комочки снега, заменявшие им воду.
Три дня олений обоз продвигался в густом безмолвном лесу. Наконец выбрались на простор реки. Сразу стало ветрено и холодно. Увидев самолет, олени отпрянули было в сторону, властная рука каюра направила их к стальной птице.
— Вовремя подоспели! — улыбнулся пилот, подойдя к обозу.
— А с Темной речки привезли соболей? — соскакивая с нарт, озабоченно спросил Коля.
— Они со вчерашнего дня здесь.
Коля заторопился в село, чтобы отправить в Якутск телеграмму-молнию: «Отловлено тридцать, больных нет».
В тот же день соболей погрузили в самолет. Пропеллеры загудели, машина, пробежав по льду, стала набирать высоту. Зверей сопровождал Коля. А Тимофей Ферапонтович, держа на поводу оленей, еще долго глядел туда, где в бесконечных просторах неба растаяла точка самолета.
Побег
В мощном рокоте моторов изредка слышалось тонкое повизгивание соболей. А то вдруг все сразу начинали издавать звуки, напоминавшие ворчание рассерженных кошек. Некоторые зверьки забрались в мох, другие быстро-быстро сгребали его носом и лапами в одну сторону ящика, третьи усердно грызли деревянные части дверок или дергали зубами сетку.
Два соболя до крови расцарапали себе мордочки.
— Тише, зверюшки, зачем зря калечитесь, скоро будете на новом месте, — говорил Коля, озабоченно глядя на своих питомцев.
Белогрудый уже немного привык к звукам человеческого голоса и смотрел теперь на Колю с любопытством. Он не испытывал дорожного беспокойства и все время лежал, уткнувшись головой в пушистый хвост. Однако непривычный шум моторов все же и его поднял на ноги. Белогрудый втянул ноздрями пахнувший бензином воздух и, рванувшись вперед, ударился плечом о дверку. Усилия его оказались не напрасными. Еще толчок — и деревянная задвижка, скрипнув, отлетела прочь. Зверек выбрался из клетки и притаился за грудой багажа и ящиков с соболями, прячась от человека.
Скоро самолет сильно качнуло; он коснулся лыжами заснеженной земли. Оглушительный шум моторов затих.
Где-то звякнул железный засов, и в машину ворвался свежий воздух. Ящики над Белогрудым стали раздвигать. В несколько прыжков Белогрудый очутился на плотно укатанном снегу.
— Лови, лови! — послышались крики.
Но где там! Белогрудого и след простыл.
Он сперва бежал по хорошо накатанному тракту, который привел его к каким-то постройкам. Кругом царила утренняя тишина, но вот раздался лай собаки, и соболь, свернув с дороги, прыгнул на дощатую изгородь. От двора к двору, от забора к забору, легко преодолевая препятствия, зверек бежал туда, где виднелась невысокая цепь лесистых гор. Ощущение свободы жгучей радостью наполнило все существо Белогрудого. Достигнув леса, он громко залаял, прислушиваясь к своему голосу. Соболь почувствовал себя как дома, но продолжал бежать весь день.
Лишь поздно вечером он прилег у ольховника и долго лежал, глотая снег. При этом он зябко подрагивал кончиками пышных волос и косил от усталости и голода глаза на далекие мигающие звезды.
Лунный свет залил поляну, холодно и тревожно поблескивал на снегу. Донесся раскатистый рев самца-косули, протяжный вой волка.
Первые ночные часы на новом месте беглецу было неуютно. Белогрудый тревожно нюхал воздух, при малейшем шорохе то сердито, то жалобно ворчал, а зеленые глаза так и бегали по сторонам. Чужая тайга показалась ему злой мачехой.