Страница 42 из 173
На спасительном стволе Белогрудый мог вздохнуть свободнее. Чуть свесив голову, он смотрел, как внизу, оскалив зубы, ярится собака.
На звонкий собачий лай подошли люди, и Белогрудый впервые услышал человеческие голоса. Его ноздри втянули запах человека, и сердце соболя бешено заколотилось от страха. Дернув в сторону хвостом, Белогрудый поднялся на сучок выше. Собака снова пришла в ярость.
— Не смей! — прикрикнул на нее Ферапонтович и, сбросив на снег котомку, снял рукавицы. Собака бегала возле кедра, не спуская глаз с соболя. Ерзая на суку, Белогрудый чуть слышно фыркнул.
— Ишь серчает, — кивнул Коля в сторону зверька, — помучил он нас до седьмого пота.
— Отсюда не уйдет, если не спугнем, — шепотом сказал старый охотник.
Он извлек из котомки ловчую сеть для соболей, сплетенную из суровых ниток, и стал развешивать ее вокруг дерева на гибких колышках.
Когда сетчатая изгородь метровой высоты сомкнулась, Тимофей Ферапонтович отошел в сторонку и определил на глаз расстояние, отделяющее соболя от сети. Еще и еще раз примерился: шибко хорошо стоит, не перемахнуть соболю через обмет. Потом он достал из-за пазухи крохотный колокольчик и, привязав его к сети, сказал:
— Вот теперь и отдохнуть можно.
Собрав вещи, охотники осторожно удалились. Недоуменно поглядывая на них, следом неохотно поплелась лайка.
У костра
Коля и Тимофей Ферапонтович спустились в низину. Здесь было тихо. Ветер шумел в вершинах не в силах пробиться сквозь сомкнувшиеся кроны деревьев. Откуда-то прилетели две кукши и, цокая, сели поодаль.
— К добру, быть фарту, — показал на них Тимофей Ферапонтович и пояснил: — Большая птица молчалива, а малая птаха пищит, счастье накликает.
Коля улыбнулся и мечтательно взглянул на небо, по которому торопливо плыли легкие облака. Солнце медленно опускалось за частокол тайги. Близилась холодная апрельская ночь. Показались первые звезды. Огромный лесной край погружался в темноту.
Коля минут сорок махал лопатой-самоделкой, откидывая снег, чтобы развести костер. Еще один взмах — и показалась зелень брусники. В снежное углубление Коля набросал сухих дров, поджег. И чем большую силу набирал огонь, тем быстрее оттаивали снежные стенки углубления, которое становилось все шире. Вот можно и присесть к огню, подвесить котелок.
Пока Коля разжигал костер, Тимофей Ферапонтович нарубил кучу дров и занялся ужином.
Вскоре охотники молча прихлебывали из кружек пахнувший дымком и ягодами чай, тянулись к вареву. Собака, покрутившись на одном месте, притоптала снег, легла.
Тимофей Ферапонтович смотрел на огонь. Мысли его уносились в прошлое… Немало прожито. Сколько им добыто пушнины! Зимой колхоз посылал его в тайгу на промысел, подбирая в его бригаду и молодых — на выучку. Пушнина всегда нужна государству. А зверей в лесу маловато становится. Старик думал о том, что если так пойдет дальше, то скоро и следа белкиного не встретить, глухариную песню не услышать. От тайги только все брать умеют, а ничего не дают ей взамен. А ведь любому богатству может прийти конец, если к нему не по-хозяйски относиться. Зверя надо не только добывать, но и разводить. Вот у Коли задание из Якутска: отловить соболей, увезти их в Якутию и выпустить в такой лес, где их никогда не было. Это значит помочь зверькам перебраться на новое место жительства. А каково им будет там? Зверь ведь тоже к родным местам привыкает. Места для него надо подобрать подходящие.
Так думал старый охотник, сидя у костра за кружкой чая.
Стояла тишина. Ее нарушал только по временам треск стреляющего из костра уголька. Несмотря на усталость, Коле не спалось. Без привычки не сразу уснешь у костра: подставишь живот — спина мерзнет, повернешься боком — того и гляди одежда вспыхнет.
Медленно текли длинные ночные часы. Наконец в лесу чуть заметно посветлело.
В плену
Белогрудый всю ночь сидел на дереве. И только под утро, когда холод железными тисками стал сжимать его неподвижное тело, он короткими прыжками, слабо шурша коготками по коре дерева, стал спускаться вниз. Вот и снег. Белогрудый сделал несколько прыжков, но что это? Он носом ударился обо что-то невидимое и упал набок. И чем больше бился соболь, тем плотнее обвивала его сеть.
Если бы он стал перегрызать каждую нить в отдельности, ему удалось бы вырваться на свободу. Однако у Белогрудого не хватало терпения для этого, и он кусал сеть в разных местах. За ночь он перегрыз только несколько ниток.
С рассветом тайга пробудилась. Вот на поляне, окруженной высокими соснами, прошел, словно проплыл, глухарь. Он пересек «чистарь» и остановился у кромки леса, настороженно подняв голову. Секунду-другую глухарь слушал непонятные звуки, которые неслись из распадка, и, взмахнув крыльями, скрылся вдали. А колокольчик звенел все громче.
Услышав этот звук, дятел на дереве молодцевато гикнул и, сбросив вниз пустую шишку, тоже полетел прочь. G цоканьем выскочила из гнезда потревоженная белка. Тряхнув ушами, белым шариком поскакал куда-то заяц.
Всех всполошил колокольчик. Лес, несколько часов назад такой тихий, снова наполнился звуками.
Коля первым услышал звон колокольчика и лай собаки. Тимофею Ферапонтовичу казалось, будто он только что опустил голову на грудь, а Коля уже тормошил его:
— Вставайте! Бежим!
Старик вздохнул:
— Не торопись, пусть получше запутается.
Но через несколько минут они уже спешили на поляну к одинокому кедру. В сети метался соболь.
— Ну вот ты и отбегал свое, милок. Закон — порядок. — Тимофей Ферапонтович поставил на снег маленький ящик, обитый изнутри жестью, и открыл дверцу. — Теперь задача распутать его. Да гляди в оба: у него зуб что шило.
Осторожно освобождая зверька, охотники разговаривали вполголоса. Соболь нервно сопел, задыхаясь от злобы. Он изгибал шею, пытался укусить.
— Ой! Цапнул-таки, окаянный… — вскрикнул вдруг Тимофей Ферапонтович. Коля, улучив момент, осторожно всунул в рот хищнику сучок. Соболь зарычал и выпустил палец. Через минуту зверек уже змеей извивался в жилистых руках Тимофея Ферапонтовича.
Проколов ухо соболя, Коля продел в него маленькое колечко с оттиснутым на нем номером.
— Пусть с этого дня с серьгой ходит, — сказал охотник.
— А на что ему этакая роскошь? — поинтересовался Тимофей Ферапонтович.
— Потом объясню, а сейчас сюда его, непоседу. — Коля кивнул на клетку.
Зверек, фыркнув, молнией метнулся в отверстие клетки. Прыгнул раз, другой и затаился в углу. Глаза его по-прежнему сверкали злым зеленоватым огоньком.
Тимофей Ферапонтович опустился на колени перед клеткой, разглядывая соболя, сказал:
— Э-э, милок, да ты какой-то особенный: пятно-то на груди какое! Совсем белое. Я отродясь таких соболей не встречал. А мех что ночь темная. Две сотни ему цена. Коньком таких называют.
Белое пятно на груди соболя салфеткой спускалось вниз и доходило почти до черных лап, казавшихся толстыми из-за покрывавших их густых жестких волос.
— Мартес зибеллина, — взволнованно произнес Коля.
Никогда, видно, не звучала так проникновенно линнеевская латынь.
— С почином! — старик крепко пожал руку Коле.
— Наш первенец, — весело отозвался тот.
Казалось, что в Белогрудом сосредоточилось все лучшее, что есть у соболей. Изящность телосложения, легкость движений, четкость линий корпуса. Добыть такого соболя на племя мечтают звероловы всех стран.
Коля и Тимофей Ферапонтович долго любовались дорогим зверьком. Отлов соболей начался удачно.
В клетке
Возвратившись из тайги с очередным соболем, Тимофей Ферапонтович и Коля забрались в спальные мешки и уснули. Задремала и собака. Пламя костра постепенно опало, и только одна огромная валежина все еще продолжала по временам вспыхивать. А в лесу шла своя потаенная жизнь. От куста к кусту с оглядкой пробегали зайцы, прямо на снегу, не страшась мороза, спал лось. На ночную охоту выходили лесные хищники. В глубине леса ухала сова. Тихая апрельская ночь укрыла землю. Белогрудый услышал, как где-то совсем близко пискнула спросонья птичка, зашуршала мышь. Теперь бояться нечего. Все было спокойно, все спали.