Страница 38 из 113
Лукашка не отрывал глаз от Ленина, косо освещенного красноватым светом электрической лампочки. Ленин говорил быстро и как-то весело, но и сердито, и в глазах его сверкал отблеск лампочки. Он был очень близкий и очень большой, и Лукашке хотелось сделать для него что-то героическое, умереть на его глазах, но только так, чтобы потом воскреснуть и опять служить Ленину. Почему Ленин не видел его, когда он на виду войск шагал с пакетом Фрунзе навстречу белому парламентеру, сбежавшему с Турецкого вала? Если бы Ленин видел его тогда! И вдруг ему стало страшно. Когда он шел, не было боязно, а сейчас испугался. Ведь могли убить, даже наверняка должны были убить!
Вероятно, он пробормотал вслух: «Должны были убить», потому что Ленин повернулся к Луке, на мгновение замолчал, а затем снова продолжал.
— Короче говоря, — Ленин провел в воздухе невидимую линию, словно выделяя жирной чертой то, что собирался сказать, — синдикат буржуазной прессы… открыл всемирный поход империалистов, желающих сорвать прежде всего торговое соглашение с Англией, которое Красин начал, и предстоящее торговое соглашение с Америкой… Кронштадтские события показали связь с международной буржуазией… Я разговаривал по прямому проводу с Калининым. Он докладывает, что четвертого марта кронштадтским морякам предложили арестовать главарей мятежа и сдать крепость; гарантировалось полное прощение всем, кто добровольно сложит оружие; Советское правительство объявило генерала Козловского вне закона и ввело в Петрограде и Петроградской губернии осадное положение. Стало быть, товарищи, готовьтесь к отъезду. Видимо, послезавтра нужно отправляться в путь-дорогу. В Петроград уже выехали группы партийцев из Москвы, Тулы, Твери, Смоленска. А кстати говоря, вы сегодня обедали?
— Обедали, обедали, как не обедать, — в один голос ответили курсанты.
— Без хлеба сидим дня три-четыре в месяц, не больше, — сознался Лука.
— Как же так? — удивился Ленин, вдевая руки в рукава пальто и застегиваясь. — Кто это допустил?
— Иногда у каптенармуса выпросишь завтрашнюю порцию и съешь ее. А там, глядишь, и набегает дня три-четыре в месяц, — объяснил веселый голос из полутемного угла казармы.
Ленин рассмеялся и пошел к выходу, спросил:
— Что вы читаете, товарищи? Пушкина читаете?
— О нет, — выпалил кто-то, — он ведь был дворянин. Читаем мы Владимира Маяковского.
Ленин улыбнулся:
— По-моему, Пушкин лучше, — и торопливо, в сопровождении расстроившегося коменданта, пошел к двери.
Иванов, в накинутой на плечи шинели и в ботинках на босу ногу, проводил его до порога. Ильич повернулся к нему и, пожимая руку, промолвил:
— Надо спешить, товарищ Иванов! Я спросил у Михаила Ивановича, какая на Балтике погода. Ответ неутешительный — началась мартовская оттепель. Весенние ветры вот-вот разведут льды, понесут их в открытое море. По чистой воде флот интервентов может подойти к Кронштадту, и тогда ключ к Петрограду окажется в их руках. Надо спешить, товарищи!
На четвертый день сто сорок делегатов заняли места в «ночном Максиме», единственном поезде, совершавшем регулярные рейсы между Москвой и Петроградом. В этот поезд погрузились так же чоновцы — несколько коммунистических рот частей особого назначения.
На рассвете, в двухстах километрах от Москвы, поезд остановился. В вагон ввалился по глаза закутанный башлыком кондуктор и откуда-то из глубины своих одежд простуженным голосом пробасил:
— Машинист просит господ делегатов нарубить дровишек, в тендере не осталось никакого топлива.
Александр Иванов накинул шинель, спрыгнул в сугроб, наметенный у полотна дороги, и увидел, как от теплушки, прицепленной в конце поезда, весело рысят в одних гимнастерках знакомые ему кремлевские курсанты, а впереди них, с топором в руке, бежит и хохочет его Лукашка.
XX
Ворошилов, назначенный комиссаром Южной группы войск, запиской вызвал Иванова к себе в штаб, расположившийся в Ораниенбауме. Явившись в приемную комнату, Александр Иванов увидел там многих прославленных участников гражданской войны. Ян Фабрициус, прозванный солдатами Железным Мартыном, пожал ему руку и сказал, что его только что назначили командиром 501-го стрелкового полка.
— Климент Ефремович поздравил меня с назначением и предупредил, что в полку расшатана дисциплина, что мне придется хлебнуть с ним горя… Ну, будь здоров, — высоченный латыш расправил длинные тонкие усы, — еду в полк, а там увижу, что делать.
Распахнулась обитая войлоком дверь. Из кабинета Ворошилова стремительно вышел Федько в черной бурке и кубанке с красным верхом. Иванов знал: двадцати двух лет от роду Федько командовал Крымской армией, совершившей знаменитый, почти легендарный переход по тылам белых от Буга до Черноморских берегов.
— Ну что там, Ваня? — спросил Иванов, кивнув головой на дверь.
— С Павлом Дыбенко распределяет делегатов съезда по частям. Главный упор делают на вас, делегатов. Павел прикатил прямо из академии. Злой как черт, подвели его матросики под монастырь. Сидит, кусает губы, гладит свою вороную бороду, словно кошку. Меня назначили командиром 187-й бригады. Ну, бувай, я поспешаю. — И Федько исчез, словно его увлекал вперед черный парус казачьей бурки.
Иванов постучал согнутым пальцем в дверь и вошел в просторный кабинет.
— Вот что, Александр Иванович, решили мы назначить тебя командиром Н-ского полка, — объявил Ворошилов, подымая голову от стола, заваленного военными картами. — Полк совершенно небоеспособен, бойцы день и ночь митингуют, развесили уши, слушают распоясавшихся агитаторов-антисоветчиков.
Дыбенко — бывший председатель Центробалта, — одетый в кожаную куртку, выбрался из-за стола, облапил Иванова:
— Давно не виделся я с тобой, Сашка. С тех пор как взяли Зимний, потерял из виду. Что ты теперь за птица?
— Студент, — по-детски улыбаясь, ответил Иванов.
— Я тоже, брат, грызу гранит науки. Изучаю, как Наполеон объегорил англичан под Тулоном. Значит, ты сюда прямо со съезда…
Вошел младший командир, видимо из старых прапорщиков, и, щелкнув шпорами, взяв под козырек, принялся докладывать:
— На поверхности моря появился лед-наслуд, образовавшийся из снега, пропитанного талой водой. Такой лед очень непрочен, и мы его в расчет не принимаем…
— Толщина? Сколько вершков толщина льда? — нетерпеливо перебил его Ворошилов.
Командир заглянул в промокший блокнот, который держал в руках, и назвал цифру.
— Вчера был толще на один вершок. Южный ветер лижет лед. Надо спешить. Трехдюймовки пройдут по льду?
— Пушки не пройдут, а пулеметы протащить можно, — ответил командир.
— Ты, Павел, оставайся здесь за меня, а я поеду на рекогносцировку, осмотрю исходные позиции сосредоточения войск. Маслаченко, коня! — крикнул Ворошилов, надевая суконную бекешу, опушенную серой смушкой. Он нацепил дорогую шашку, инкрустированную золотом, и направился к двери. Но заурчал телефон, и связист крикнул вслед Ворошилову:
— На проводе Москва!.. Вызывают вас.
Ворошилов взял трубку, подул в нее. Иванов и Дыбенко повернулись к нему.
— Здравствуйте, Владимир Ильич. — Ворошилов несколько минут слушал, хмурил густые брови. — Да, да, Владимир Ильич, как вы указывали, так мы и делаем: заново организовываем управление войсками, подтянули артиллерию и бронепоезда, в корне перестраиваем политическую работу. Делегатов X съезда назначаем командирами и комиссарами частей. Кто, кто? — Ворошилов изо всей силы подул в трубку, словно раздувая в ней огонь. — Фабрициус? Приехал, приехал. Назначен командиром самого разболтанного полка и уже наводит там большевистский порядок. Перекидные мостики изготовили сами. Белые маскировочные халаты получили из Петрограда, их добровольно шили работницы… В четыре часа утра вызовете?.. Хорошо, Владимир Ильич, буду дежурить у аппарата. Ночью прибудут еще сто пятьдесят делегатов? Хорошо, пошлю людей встречать. До свидания, Владимир Ильич. — Ворошилов положил трубку, ладонью вытер вспотевший лоб.