Страница 37 из 113
— Да разве ты не москвич? — удивился Лифшиц.
— Мы с Дашей квартируем в общежитии. Ездить далеко, и я частенько ночую в Свердловке, прямо в аудитории. Да и не я один такой. — Иванов присел на холодный мраморный подоконник дворцового окна, затянутого толстым морозным узором; свою палку он положил рядом с собой и виновато улыбнулся, сознавая, что уж слишком сейчас непригляден: лицо худое и желтое, лоб перетянут марлевой повязкой.
После перекопских боев это была их первая встреча, и, как всегда это случается с однополчанами, несколько минут они предавались воспоминаниям, называли имена товарищей живых и мертвых. Большинство уцелевших уже демобилизовались, кое-кто переписывался с Лифшицем.
Из отворота рукава щегольской кавалерийской шинели Лифшица выглядывал сложенный номер «Правды». Александр Иванович глянул на него, увидел слово «Кронштадт», насупил густые брови.
— Что ты все хмуришься? — спросил комдив Лифшиц.
— Да вот читаю: «Кронштадт», жжет мне это слово душу. Пора бы вырвать из нашего тела эту занозу.
Иванов легко спрыгнул с подоконника, застегнул на крючки старенькую шинельку с темными следами от споротых командирских петлиц.
— Сиди, сиди, тебе трудно ходить.
— Что ты! Я стараюсь как можно больше двигаться, — молодцевато ответил Иванов. — Боюсь, как бы хромота не осталась на всю жизнь. Как только перемена погоды — крутит ноги. Вот и сейчас коленки ноют: к оттепели.
Заливисто, напомнив им школьные годы, прозвонил звонок, и друзья протолкались в слабо натопленный зал заседаний, пахнущий знакомым терпким запахом казармы. Бросилось в глаза обилие потертых кожаных курток и шинелей; даже те, кто успел демобилизоваться, явились в Москву в солдатской одежонке. Гардероба у входа не было: большинство делегатов сидели в верхней одежде.
И съезд открылся.
Основной доклад — отчет Центрального Комитета партии — делал Ленин.
Как только Ленин, окончив доклад, сошел с трибуны, Иванов пробрался к выходу — покурить.
Навстречу ему из другой двери вышел Лифшиц под руку с курносым, мордатым военным. Иванов подошел к ним.
— Ну, что ж, Арон, доклад выслушан, выводы сделаны, теперь можно и в Кронштадт махнуть, показать мятежникам, где раки зимуют.
Лифшиц смутился, покраснел, ответил полушепотом:
— Понимаешь ли, не могу я ехать сейчас. Хочу дождаться возвращения Льва Давыдовича Троцкого, послушать, что он скажет с трибуны съезда.
Мордатый военный, всматриваясь в лицо Иванова, добавил:
— Кто, знает, может быть, Троцкий прав, предлагая перетряхнуть профсоюзы и потуже завинтить гайки. Военные методы руководства уже оправдали себя.
— Ну что вы, товарищи! Разве вы не видите, что подавляющее большинство съезда на стороне Ильича?
Мордатый недружелюбно посмотрел на Иванова, потянул Лифшица за рукав, и они удалились. Отойдя, Арон обернулся, виновато бросил через плечо:
— Мы еще увидимся, Саша.
Из двери вывалился человек в шинели с рыжими пропалинами, в стоптанных солдатских ботинках, с худыми ногами, аккуратно обвернутыми слинявшими обмотками. Присел на подоконник, принялся, слюнявя карандаш, строчить по бумаге.
Иванов подошел к нему:
— Ты что тут кропаешь?
— Заявление. Прошу президиум помогти мне какой-нибудь, хоть старенькой, одежонкой. Веришь, приехал на съезд, а на мне даже исподнего нет, и галифе посеклось, будто лупцевали меня плетюганами. Латка на заплате, и все разного колера, так и сижу в шинелке, боязно скидывать. — Застыдившись своей просьбы, делегат повысил голос: — Ну и, конечно, литературу партейную тоже прошу… Ленин-то все высказал. И подумать только: все знает — и как народ живет, и чего хочет. Одним словом — Ленин!
После вечернего заседания, усталый и ошеломленный всем, что пришлось ему услышать, Иванов вышел на влажный мартовский воздух. Лифшица нигде не было видно. Иванов потолкался среди делегатов и отправился в казарму, к сыну. Курсанты уже спали. Под потолком мерцала тусклая лампочка, вполнакала.
Лука ждал отца. Перед ним на тумбочке, застланной газетой, стоял котелок с остывшей кашей, отливающей синеватым цветом.
Они молча поели и потом легли, вытянувшись друг подле друга на узкой солдатской кровати. В октябрьские дни семнадцатого года в Смольном Александр Иванович видел такие же кровати, застланные пикейными одеялами — кровати Ленина и его жены Надежды Константиновны Крупской.
Лукашка спросил, о чем говорили на съезде. Отец был очень утомлен, едва ворочал языком. Но чем дольше он рассказывал, тем больше увлекался. Снова вставал перед ним огромный зал с сумеречным светом, Ленин на трибуне, выкрики делегатов, махорочный дым в кулуарах…
— Ленин говорил о трудностях, связанных с демобилизацией армии, сказал, что дискуссия о профсоюзах — непомерная в нынешних условиях роскошь, напомнил, что Совнарком принял решение закупить за границей восемнадцать миллионов пудов угля. Ну, конечно, говорил о Кронштадте, охарактеризовал мятеж как мелкобуржуазную анархическую стихию с лозунгами свободной торговли, направленную против диктатуры пролетариата. Эта контрреволюция более опасна, чем Деникин, Юденич и Колчак, вместе взятые. Так сказал Ленин.
— Как выглядит сейчас Владимир Ильич? — спросили из дальнего угла.
— Хорошо выглядит, — сказал Иванов. И продолжал прерванный рассказ: — Ленин напомнил дискуссию в «Правде» о замене разверстки продналогом. И как сказал он это, так и вспомнился мне мой боец, Серега Убийбатько. Однажды у походного костра Серега потребовал от партячейки послать в Центральный Комитет партии письмо с просьбой — дать крестьянам свободу действий, чтобы хозяева заранее могли рассчитывать посевные площади, сообразно с налогом. Серега тогда жаловался, что продармейцы гребут урожай под метелку. А теперь то же самое утверждает Ленин. Значит, прав был долговязый Серега… Курить-то не научился еще? — спросил Иванов заслушавшегося сына.
— Нет, и никогда не стану. Ленин-то не курит.
— Даешь слово? — ласково улыбаясь, спросил отец.
— Даю.
Скрипнула входная дверь. В казарму, в сопровождении коменданта, неожиданно вошел Ленин. Вгляделся в полумрак. На цыпочках, чтобы не разбудить спящих, пошел вдоль коек. Лукашка сразу узнал вождя, проворно вскочил с постели, в одно мгновение оделся, натянул сапоги на босые ноги, встал «смирно».
Увидев на курсантской постели незнакомого бритоголового человека с перевязанным лбом, комендант нахмурился, положил руку на кобуру, строго спросил:
— Вы кто такой, как вы сюда попали?
Лукашка отрапортовал:
— Мой отец Александр Иванов, бывший командир полка — делегат X съезда. Комиссар училища разрешил ему переночевать у нас в казарме.
— Иванов? — переспросил Ленин, вглядываясь с улыбкой в Иванова. — Постойте, постойте… Делегат Иванов? Это не вы ли послали мне записку с просьбой направить вас в Кронштадт на усмирение мятежников?
— Да, Владимир Ильич, моя цидуля. — Механик, опустив на пол босые ноги, сел на койку и потянулся рукой за шинелью.
Ленин был в стареньком демисезонном пальто с поистершимися в локтях рукавами. Иванов заметил на пальто стежки красных гарусных ниток и догадался, что эти дырки от пуль, ранивших Ленина, заштопаны рукой Надежды Константиновны.
Казарма ожила. Курсанты, особенно те, что побывали на войне, спали чутко. Голоса разбудили их, Покачиваясь спросонок, они поспешно одевались. Высокий парень прыгал на одной ноге, не попадая другой в штанину. Вскоре вокруг Лукашкиной койки собралось душ пятнадцать.
Осмелев, Лукашка спросил:
— Товарищ Ленин, расскажите нам, что делается в Кронштадте.
— А я затем и пришел. Вы отличные пулеметчики, ведь недаром ваше училище недавно именовалось Московскими советскими пулеметными курсами по подготовке комсостава РККА. Кажется, так, если не ошибаюсь? Так вот, поедете в Кронштадт вместе с делегатами X партийного съезда, будете их охранять и поможете им в штурме крепости. Уже много делегатов изъявили согласие ехать на подавление мятежа, завтра их будет еще больше. — Ленин осторожно присел на краешек койки, беглым взглядом обводя окружавших его людей. У него было бодрое настроение человека, успешно завершившего трудное дело. — Я рад, что вы, товарищи курсанты, интересуетесь событиями в Кронштадте. Раз интересуетесь, то извольте выслушать, но, чур, не перебивать. С начала марта вся западноевропейская печать публикует фантастические известия о восстаниях в России, о победе контрреволюции, о белом флаге на Кремле, о потоках крови на улицах Петрограда и Москвы, о густых толпах рабочих, обложивших Москву в целях свержения советской власти, о переходе Буденного на сторону бунтовщиков. — Ленин достал из кармана часы и завел их ключиком. — Второго марта все английские газеты опубликовали телеграммы о восстаниях в Петрограде и Москве: Ленин и Троцкий бежали в Крым, четырнадцать тысяч рабочих в Москве требуют учредилки, Московский арсенал и Московско-Курский вокзал в руках восставших рабочих, в Петрограде Васильевский остров целиком в руках восставших. По известиям из Гельсингфорса, три четверти Петрограда в руках бунтовщиков; Троцкий или — по другим сведениям — Зиновьев командует операциями в Тосне или же в Петропавловской крепости; по другим — главнокомандующим назначен Брусилов.