Страница 3 из 135
бы настолько бессмысленно, что при всем желании он не мог бы совершить
такой бессмысленный поступок. И если бы умственная ограниченность этих
стражей не была столь очевидна, то можно было бы предположить, что и они
пришли к такому же выводу и поэтому не видят никакой опасности в том, что
оставили его одного. Пусть бы теперь посмотрели, если им угодно, как он подходит к стенному шкафчику, где спрятан отличный коньяк, опрокидывает первую рюмку взамен завтрака, а потом и вторую — для храбрости, на тот случай, если храбрость понадобится, что, впрочем, маловероятно.
процесс
11
Но тут он так испугался окрика из соседней комнаты, что зубы лязгнули
о стекло.
— Вас вызывают к инспектору! — крикнули оттуда.
Его напугал именно крик, этот короткий, отрывистый солдатский окрик, какого он никак не ожидал от Франца. Сам же приказ его очень обрадовал.
— Наконец-то! — крикнул он, запер стенной шкафчик и побежал в гостиную. Но там его встретили оба стража и сразу, будто так было нужно, загнали
обратно в его комнату.
— Вы с ума сошли! — крикнули они. — В рубахе идти к инспектору!
Он и вас прикажет высечь, и нас тоже!
— Пустите меня, черт побери! — крикнул К., которого уже оттеснили
к самому гардеробу. — Напали на человека в кровати, да еще ждут, что он будет во фраке!
— Ничего не поделаешь! — сказали оба; всякий раз, когда К. подымал
крик, они становились не только совсем спокойными, но даже какими-то
грустными, что очень сбивало его с толку, но отчасти и успокаивало.
— Смешные церемонии! — буркнул он, но сам уже снял пиджак со стула
и подержал в руках, словно предоставляя стражам решать, подходит ли он.
Те покачали головой.
— Нужен черный сюртук, — сказали они.
К. бросил пиджак на пол и сказал, сам не зная, в каком смысле он это говорит:
— Но ведь дело сейчас не слушается?
Стражи ухмыльнулись, но упрямо повторили:
— Нужен черный сюртук.
— Что ж, если этим можно ускорить дело, я не возражаю, — сказал К., сам
открыл шкаф, долго рылся в своей многочисленной одежде, выбрал лучшую
черную пару — она сидела так ловко, что вызывала прямо-таки восхищение
знакомых, — достал свежую рубашку и стал одеваться со всей тщательностью.
Втайне он подумал, что больше задержек не будет — стража забыла даже заставить его принять ванну. Он следил за ними — а вдруг они все-таки вспомнят, но им, разумеется, и в голову это не пришло, хотя Виллем не забыл послать
Франца к инспектору доложить, что К. уже одевается.
Когда он оделся окончательно, Виллем, идя за ним по пятам, провел его
через пустую гостиную в следующую комнату, куда уже широко распахнули
двери. К. знал точно, что в этой комнате недавно поселилась некая фройляйн
Бюрстнер, машинистка; она очень рано уходила на работу, поздно возвращалась домой, и К. только обменивался с ней обычными приветствиями. Теперь
ее ночной столик был выдвинут для допроса на середину комнаты, и за ним
сидел инспектор. Он скрестил ноги и закинул одну руку на спинку стула.
В углу комнаты стояли трое молодых людей — они разглядывали фотографии фройляйн Бюрстнер, воткнутые в плетеную циновку на стене. На ручке
открытого окна висела белая блузка. В окно напротив уже высунулись те же
старики, но зрителей там прибавилось: за их спинами возвышался огромный
12
ф. кафка
мужчина в раскрытой на груди рубахе, который все время крутил и вертел
свою рыжеватую бородку.
— Йозеф К.? — спросил инспектор, должно быть, только для того, чтобы
обратить на себя рассеянный взгляд К.
К. наклонил голову.
— Должно быть, вас очень удивили события сегодняшнего утра? — спросил инспектор и обеими руками пододвинул к себе немногие вещи, лежавшие
на столике: свечу со спичками, книжку, подушечку для булавок, как будто эти
предметы были ему необходимы при допросе.
— Конечно, — сказал К., и его охватило приятное чувство: наконец перед
ним разумный человек, с которым можно поговорить о своих делах. — Конечно, я удивлен, но, впрочем, и не очень удивлен.
— Не очень? — переспросил инспектор и, передвинув свечу на середину
столика, начал расставлять вокруг нее остальные вещи.
— Возможно, что вы не так меня поняли, — заторопился К. — Я только
хотел сказать… — Тут он осекся и стал искать, куда бы ему сесть. — Мне можно сесть? — спросил он.
— Это не полагается, — ответил инспектор.
— Я только хотел сказать, — продолжал К. без задержки, — что я, конечно, очень удивлен, но когда проживешь тридцать лет на свете, да еще если пришлось самому пробиваться в жизни, как приходилось мне, то поневоле привыкаешь ко всяким неожиданностям и не принимаешь их слишком близко
к сердцу. Особенно такие, как сегодня.
— Почему особенно такие, как сегодня?
— Нет, я не говорю, что все считаю шуткой, по-моему, для шутки это
слишком далеко зашло. Очевидно, в этом принимали участие все обитатели
пансиона, да и все вы, а это уже переходит границы шутки. Так что не думаю, чтоб это была просто шутка.
— И правильно, — сказал инспектор и посмотрел, сколько спичек осталось в коробке.
— Но, с другой стороны, — продолжал К., обращаясь ко всем присутствующим — ему хотелось привлечь внимание и тех троих, рассматривавших
фотографии, — с другой стороны, особого значения все это иметь не может.
Вывожу я это из того, что меня в чем-то обвиняют, но ни малейшей вины я за
собой не чувствую. Но и это не имеет значения, главный вопрос — кто меня
обвиняет? Какое ведомство ведет дело? Вы чиновники? Но на вас нет формы, если только ваш костюм, — тут он обратился к Францу, — не считать формой, но ведь это, скорее, дорожное платье. Вот в этом вопросе я требую ясности, и я уверен, что после выяснения мы все расстанемся друзьями.
Тут инспектор со стуком положил спичечный коробок на стол.
— Вы глубоко заблуждаетесь, — сказал он. — И эти господа, и я сам —
все мы никакого касательства к вашему делу не имеем. Больше того, мы
о нем почти ничего не знаем. Мы могли бы носить самую настоящую форму,
— Смешные церемонии! — буркнул он, но сам уже снял пиджак со стула
и подержал в руках, словно предоставляя стражам решать, подходит ли он.
14
ф. кафка
и ваше дело от этого ничуть не ухудшилось бы. Я даже не могу вам сказать, что вы в чем-то обвиняетесь, вернее, мне об этом ничего не известно.
Да, вы арестованы, это верно, но больше я ничего не знаю. Может быть, вам
стража чего-нибудь наболтала, но все это пустая болтовня. И хотя я не от-вечаю на ваши вопросы, но могу вам посоветовать одно: поменьше думайте
о нас и о том, что вас ждет, думайте лучше, как вам быть. И не кричите вы так
о своей невиновности, это нарушает то, в общем неплохое, впечатление, которое вы производите. Вообще вам надо быть сдержаннее в разговорах. Все, что
вы тут наговорили, и без того было ясно из вашего поведения, даже если бы
вы произнесли только два слова, а кроме того, все это вам на пользу не идет.
К. в недоумении смотрел на инспектора. Его отчитывают, как школьника, и кто же? Человек, который, вероятно, моложе его! За откровенность ему
приходится выслушивать выговор! А о причине ареста, о том, кто велел его
арестовать, — ни слова! Он даже разволновался, стал ходить взад и вперед по
комнате, чему никто не препятствовал. Сдвинул под рукав манжеты, поправил манишку, пригладил волосы, сказал, проходя мимо трех молодых людей:
«Какая бессмыслица!», на что те обернулись к нему и сочувственно, хотя и строго, посмотрели на него, и наконец остановился перед столиком инспектора.
— Прокурор Гастерер — мой давний друг, — сказал он. — Можно мне
позвонить ему?